Вдруг Майя толкнула меня в плечо и указала в сторону. Там у стены на большом камне, как на пьедестале, стоял прозрачный ларец. Внутри него виднелась золотая фигурка спортсмена в ластах.
Я схватил ларец, но оказалось, что он наглухо прикреплен к камню цепью. Нужно было разъединить кольца, а никаких инструментов у нас не было. Я выбрал камень поувесистей и начал изо всех сил колотить по цепи. Майя с улыбкой смотрела на мои бесполезные усилия, а потом подплыла, отстранила меня извиняющимся жестом и приподняла цепь, исследуя ее. Затем, как фокусник, легко разъединила кольца, разгадав их секрет. Она передала ларец мне, как будто ей было тяжело тащить его. На самом деле она просто не хотела ущемлять мое мужское самолюбие. (В таких делах она неизменно оказывалась и смекалистее и деликатнее меня.)
Я сделал вид, что принимаю все это как должное, и мы, отталкиваясь от стен, выплыли из пещеры. Еще несколько минут, и тяжесть исчезла, тело снова приобрело удивительную легкость и слаженность, к которой еще добавилась радость победы. Вверху уже виднелась амальгама водной поверхности, сквозь нее проскальзывали солнечные спицы.
Энергично работая ногами, оставляя пенистый след, мы двумя торпедами выскочили на поверхность. Правой рукой я высоко поднял ларец.
В тот же миг запели фанфары, приветствуя победителей и давая знать, что состязания окончены. С мостков нам что-то кричали, протягивая руки. Другие, менее удачные ныряльщики уступали нам дорогу к лесенке.
Майя поднялась на мостки первая. Ее опоясывали длинные сверкающие нити, с них падали жемчужинка за жемчужинкой. Она сбросила шапочку и тряхнула волосами, разбрызгивая капли воды, так что встречающие со смехом разбежались. А затем нас подняли на руки и понесли к пьедесталу почета. Я отвечал на приветствия, смотрел на Майю и думал, что сегодняшняя победа подарок ей ко дню рождения. Завтра Майе исполняется сто восемь лет…
Круглые тельца беззвучно ударились друг о друга и остановились. Яркое пятно света переместилось, стали видны низенькие, вбитые в землю домики. Крыши — из множества каких-то тонких трубок. Вспомнилось: это не пластмасса, а природный материал. Когда-то назывался соломой.
Над головой с воем промчался странный летательный аппарат, похожий на птицу. Потом я увидел гравилет и несколько успокоился. Но вот ноздри втянули горьковатый запах — и волосы встали дыбом, пот выступил на лбу. Это был запах опасности.
От аппарата-птицы оторвалось несколько черных точек. Они падали с пронзительным воем, раскалывающим мозг. Когда-то я знал, как они назывались. Рядом раздался металлический голос:
— Родина требует жертв!
Ему вторил другой, приказывал:
— Если ты не успеешь убить его, он убьет тебя! Третий сообщал: — Наконец-то мы достигли прогресса в гонке вооружений. На каждого человека нашей планеты уже приходится по триста пятьдесят семь килограммов взрывчатки.
Мое тело напряглось, готовясь к прыжку. Тревожный голос диктора: «Прерываю все передачи. В заповедных джунглях Амазонки погибает человек. Его координаты… Всем гравилетам, находящимся в этом районе, всем экспедициям, всем станциям спасения, всем… В заповедных джунглях погибает человек. Его координаты…»
Я понял, что речь идет обо мне. Меня спасут! Но бритоголовые обезьяны надели на мою голову железные обручи и начали закручивать винты. Одна из них, забавно подскакивая, сказала:
«Ты человек низшей расы. Подлежишь геноциду».
Она говорила на каком-то шифре, и я не понимал, что означают ее слова.
Снова послышался голос диктора:
«Поздравляем вас, люди! Человек в джунглях спасен!»
Я схватил камень и швырнул в обезьяну. Теперь она должна уйти.
Холодная рука коснулась моего лба, и я увидел над собой встревоженное лицо Майи.
— Тебе опять снилось страшное? — спросила она.
Я заставил себя улыбнуться:
— Все в порядке, родная. Иди досыпай…
С беспокойством всмотрелся в ее лицо с заострившимися чертами. Что с ней происходит? Почему она так настороженно спит, часто просыпается? Почему следит за мной и плачет по ночам? Неужели заметила? Но ведь эти сны, когда я вскакивал, липкий от пота, повторялись всего раз семь-восемь в год. Почему я подумал «повторялись»? Они были похожи один на другой, словно из той же серии. Характерным для всех них была смесь из перепутанных воспоминаний прошлого и настоящего. А затем я испугался еще больше, подумав: «Почему Майю так пугают мои сны, если она не знает их содержания?»
* * *
Я думал о себе и о ней. Только о себе и о ней, а не о том, что нас окружает. В прежние, далекие времена мы не умели так думать. Столько времени уделяли различным вещам, что они становились как бы частью нас самих. Мы даже вспоминали кого-нибудь в определенном костюме или за определенным занятием и не умели вспомнить только его самого, без вещей и обстоятельств. Человек тогда учился создавать вещи, его жизнь становилась благоустроеннее, но это еще не означало счастья.
Мы не могли тогда ощущать себя и других как единое целое. Не знали, сколько в каждом из нас живет людей и каковы они. Часто не знали, кого из них предпочесть. И не умели сделать так, чтобы человек в нас постоянно побеждал зверя. Теперь зверь загнан далеко, в очень незначительные уголки нашего существа. Остались в нас люди, но люди разных эпох.
