Стрела и солнце - [75]

Немало новых мыслей и чувств, рожденных в тяжелой, напряженно-тревожной словесной борьбе с Орестом, накопилось в душе Ламаховой дочери, давило грудь, бродило, как вино в кувшине, искало выхода и побуждало к действию.

— Я только говорю и ничего не делаю, — эта догадка осенила женщину однажды утром, когда она проснулась с больной головой и попыталась уяснить себе, почему за последние дни ей стало так тягостно жить в родном доме.

— Ведь я смогла бы не только шить и стряпать. Неужели у меня не хватило бы ума разбирать жалобы на заседаниях суда, составлять указы, следить за правильностью весов и мер, выступать на собраниях народа Или учить детей? На все это я способна не меньше, чем мужчина.

Почему же они не допускают меня к работе, полезной для общины?

И вообще, почему мы, женщины, остаемся в стороне от настоящей жизни? Мы нисколько не глупей мужчин. А подчас — и умней. Сколько я знаю серьезных, любознательных девушек, которые сумели бы многое сделать для родного города, но светильники их разума гаснут в кухонном чаду. Их держат взаперти на женской половине. Им не дают знаний.

Мужчины слепы. Ведь если б они не мешали женщинам учиться, мы стали бы их верными помощницами в делах общины, пополнили число просвещенных граждан, радеющих о благе херсонеситов.

Нет, нельзя мириться с подобной несправедливостью!

Мужчинам не зазорно поклоняться Деве, главной богине Херсонеса — пусть же они освободят для дев место рядом с собою на площади акрополя.

Они не допускают нас в школу? Мы откроем свою!

— Хочешь, я научу тебя читать? — сказала она вечерам десятилетней Горго, дочери красильщика Анаксагора.

— Читать? Вот такие буковки, да, какие мой батюшка чертит на вощеных дощечках?

Кудрявая, как все доряне, кареглазая хохотушка Горго сдвинула два плохо вымытых пальца — большой и указательный — и оставила между ними просвет, чтобы показать, как мелко пишет отец.

— Да.

— Хочу, хочу! — запрыгала Горго.

— Ты не будешь сердиться, дядя Анаксагор?

— Я? — Анаксагор смущенно почесал голову. Он был и доволен, и удивлен, и несколько испуган неожиданным предложением Гикии. — Чего мне сердиться? Учение — не какое-нибудь постыдное дело. Дело святое. Только вот… непривычно, чтоб девочка читать умела. Знаешь наших стариков… Пересуды пойдут. Да и зачем бы женщине грамота? Все равно на кухне торчать. А поразмыслишь — и пригодилось бы учение. Я вот плохо вижу, краска глаза выела — Горго и помогла бы мне расходы считать. Прихода-то у бедняка… столько, что и записывать нечего. — Анаксагор невесело усмехнулся. — Ну, и письма, прошения соседям строчила бы, молитвы Деве… С грамотой не пропадешь.

Он подумал, взглянул на Гикию и вдруг решительно хлопнул оранжевой от краски ладонью о колено (руки у него всегда были необыкновенного цвета — то синие, то алые, то зеленые):

— Учи! А пересуды… Э, да ну их! Наплевать. Я сам себе хозяин. Если Горго вырастет такой же доброй женщиной, умницей, помощницей отцу, как ты, камень с твоим именем поставлю в притворе храма Девы.

Уже через декаду смышленая проныра Горго выучила все буквы и бойко читала короткие слова.

Слух об этом распространился по всей юго-западной части города, где жил Анаксагор. Верно говорят: начало — половина целого. Гикию навестил кузнец Ксанф. Тщательно умывшийся, старательно причесанный, с красиво подстриженной бородой, в чистой одежде, он привел с собой принаряженную Астро.

Кузнец почтительно приветствовал Гикию и просительно коснулся толстыми пальцами ее подбородка:

— Не оставь и нас, мудрая. Человек я небогатый, но деньги за школу буду вносить, как положено, каждого тридцатого числа.

Гикия рассмеялась:

— Не надо мне никакой платы, дядя Ксанф! — Подумав, она, добавила: — Но условие поставлю. Выучу Астро грамоте, если поклянется, что и сама научит кого-нибудь читать.

Желающих приобщиться к науке сразу же набралось двенадцать человек. Это были девочки в возрасте от десяти до пятнадцати лет, дети хороших друзей и знакомых Гикии — гончара Психариона, вольноотпущенника Дато, стратега Зифа. Причем, Гикии не пришлось ходить по домам и уговаривать родителей — сами привели любимиц.

Она занималась с девочками дома, у себя в комнате.

Плата за обучение была одна: каждая вновь поступающая клялась именем Девы выучить грамоте, закончив школу, в свою очередь трех подруг.

Так начала Гикия наступление против косности мужчин.

О женской школе узнал весь город.

— Коттал всю бороду себе вырвал от злости, — с усмешкой сообщил дочери Ламах. — Гикия, мол, сама такая-сякая, вот и детей наших решила теперь совратить… Но я тебя не осуждаю. Учи. Больше грамотных — больше умных голов. Больше умных голов — меньше дураков. Меньше дураков — легче жить. На доброе счастье!

Спустя месяц после того, как Орест и Гикия перебрались в город, в Херсонесе опять появились гости из Боспора.

На этот раз они высадились в бухте Символов[27] — путь отсюда до Херсонеса напрямик по суше был в три раза короче, чем морской, вокруг далеко, выступающей на запад оконечности Гераклейского полуострова с его бесчисленными, таящими опасность для судов скалистыми мысами.

— Зачастили, — недовольно проворчал Ламах, когда посланный боспорянами раб известил об их прибытии.