Стрела и солнце - [23]

Громко зарычал пес. Фыркнул конь, прозвучало короткое злое ругательство на греческом языке. Вспыхнул факел. Рыбаки увидели несколько не внушающих доверия фигур. Один из всадников спешился, сорвал с бродяги хламиду и заглянул ему в лицо.

До рыбаков долетел радостный возглас:

— Вот он где!

— Я говорил: беглый раб, — заметил молодой рыбак.

Но всадники не стали бить и колотить бродягу, как бьют и колотят беглых рабов. Гуляку бережно подняли и положили поперек седла. Один из всадников даже вытер ему полой хитона грязное лицо.

— Накачался, как наемник, ворон бы его забрал!..

Смех. Факел погас. Берег снова погрузился в темноту, после яркого огня более густую и пугающую, чем раньше. Опять застучали копыта. Скоро наступила тишина.

Но прошел целый час, пока рыбаки осмелились вернуться на отмель.

Они не спали до утра. Все гадали, что произошло у них на глазах. Да так и не придумали ничего путного.

Асандр, услышав топот грубых башмаков, свесился из окна и увидел в тесной улочке позади Белого дворца толпу солдат, ведущих за уздечки усталых коней.

Среди них плелся, низко опустив голову, несчастный, грязный человек в разорванной тунике. Сердце Асандра тяжко забилось.

— О Зевс, — пробормотал старик с заметной долей омерзения. — Неужели это мой сын?

…Перед ним объявился Поликрат. Царь сел и выжидательно посмотрел на глашатая. Взгляд старика выражал тревожный вопрос.

Глашатай молча кивнул и сбросил на пол плащ, сырой от предрассветной росы.

На внутренней площадке Белого дворца, с края бассейна, сидит Орест.

Он следит за стайкой диковинных красных рыбок, снующих туда и сюда в прозрачной воде, и в глазах его — отвращение.

Плечевую кость левой руки простреливает острая боль. Грудь ровно и тупо ноет. Оресту не хватает дыхания. Голова странно легка, будто пухом набита; мутно в ней после вчерашней попойки — нет и обрывка мыслей.

Дворец, мраморная дева посередине бассейна, воздух, солнце угнетают Ореста, заставляют страдать. Стиснув зубы, Орест тихо стонет. Закусив губу, смотрит из окна его отец Асандр.

— О Зевс, — вздыхает царь, притаившись за решетчатой ставней. — От меня ли произошло это чудо?

Орест появился на свет тридцать лет назад от скифской рабыни Раматавы. Немало таких полугреков развелось в Тавриде с тех пор, как здесь поселились эллины.

Их доля, особенно после обострения вражды между пришельцами и коренным населением, была плачевной. Эллины презирали, как «полуварваров», скифы не допускали к себе, потому что в жилах «ублюдков» текла кровь ненавистных поработителей. Как будто «полуварвары» и «ублюдки» по собственному почину родились таковыми.

Эллино-скиф.

Плод и в то же время жертва своеобразно сложившихся в Тавриде обстоятельств.

Он рос в одиночестве, всеми гонимый, не всегда признаваемый за полноценного человека даже матерью.

С детства, еще не научившись как следует говорить, он уже терпел с двух сторон побои, насмешки, оскорбления. Спрятавшись за колонной и пугливо озираясь, он грыз, точно щенок, кусок черствого хлеба, украденный на кухне. Спал в сыром углу на полусгнившей циновке, в обществе мокриц, и часто вздрагивал во сне, опасаясь получить пинок от проходивших мимо людей. Зимой обматывал ступни тряпьем, чтобы не отморозить пальцев — ведь никто не давал ему обуви.

Судьба его всецело зависела от прихоти отца.

Кичливый эллин мог в припадке благодушия поселить сына или дочь на господской половине дома. Он же мог отправить их, рассердившись, назад, в хижину к невольникам, которые с недоброй завистью относились к «ублюдкам», если им везло, и злорадно издевались над ними, если им не посчастливилось.

Происходя от разных корней, полуэллины жили странной двойственной жизнью. Греческая кровь прочно привязала их к шумному белокаменному городу с прямыми улицами, квадратными площадями, рынками и людной гаванью.

Скифская заставляла вечно томиться в неизъяснимой тоске по унылому свисту степного ветра, грустному шороху сухих осенних трав и горестному крику улетающих журавлей.

Это были молчаливые, задумчивые, мечтательные, рассеянные люди необычного, тонкого, непонятного для других душевного склада.

Метисы отличались врожденной добротой и могли бы принести окружающим много хорошего, — будучи новой разновидностью человеческой породы, они не болели предрассудками, присущими их так непохожим друг на друга отцам и матерям.

Но унизительное и неразумное отношение всех, с кем они соприкасались, накладывало темный отпечаток на их характеры. Более ограниченных или легкомысленных превращало в покорных слуг или беспечных шутов. Иных заставляло сторониться толпы, замыкаться в себе, делало из них ни во что не верящих мудрецов. Третьих озлобляло, доводило до отчаяния и толкало на преступления.

Детство Ореста ничем не отличалось от детства многих других «смешанных эллинов».

Он не любил мать, потому что она его не любила. Он был равнодушен к отцу, потому что отец относился к нему так же.

Но однажды Асандр заметил смышленого мальчика. Царь не имел и не мог уже иметь других сыновей. Он приблизил Ореста к себе. Но грубый, черствый старик, заботившийся прежде всего о собственном благе, не стал другом, настоящим отцом сыну.