Стрекоза в янтаре. Разделенные веками - [172]

Я закрыла глаза и прислонилась к спинке сиденья, ища утешения в том, что до поместья Луизы осталось недалеко.

Кроме обезьянки, с которой Луиза не расставалась, в ее загородном доме было еще немало вещей, свидетельствовавших о сомнительном вкусе хозяйки. На убранстве парижского жилища Луизы, несомненно, сказались вкусы ее отца и мужа: комнаты были обставлены богато и каждая выдержана в своем, изысканном стиле. Но Жюль редко наведывался в загородный дом, будучи слишком занят в столице, так что здесь вкус Луизы проявился во всем своем великолепии.

– Это мое новое приобретение. Разве он не прекрасен? – ворковала она, любовно поглаживая рукой резное темное дерево игрушечного домика, висевшего на стене и выглядевшего совершенно нелепо рядом с золоченой бронзовой фигуркой Эвридики, служившей подсвечником.

– Это похоже на кукушкин дом, – бесцеремонно заявила я.

– Ты уже видела такой? Не думаю, что в Париже найдется второй такой же дом.

Луиза слегка надула губы при мысли о том, что она не является единственной обладательницей уникальной игрушки, но сразу спохватилась и стала переводить стрелки стоящих тут же часов. Она отступила назад, горделиво разглядывая маленькую деревянную птичку, высунувшую голову из часов и прокричавшую несколько раз «ку-ку!».

– Ну а это разве не прелесть? – вопросила Луиза, коснувшись головы птицы, прежде чем та спряталась. – Мне удалось заполучить их через Берту, мою экономку. Ее брат привозит такие вещички из Швейцарии. Что бы ты ни говорила о швейцарцах, но они прекрасные резчики по дереву, разве нет?

Мне хотелось ответить «нет», но вместо этого я пробормотала что-то совершенно обратное.

Куриные мозги Луизы неожиданно заработали в другом направлении, возможно, при упоминании о швейцарских слугах.

– Знаешь, Клэр, – проникновенным тоном сказала она, – тебе придется ходить в церковь каждое утро.

– Почему?

Луиза кивнула в сторону двери, где в это время проходила одна из служанок с подносом в руках.

– Мне это безразлично, но слуги… Они здесь, в сельской местности, ужасно суеверны. А один из лакеев нашего парижского дома настолько глуп, что сказал повару, будто ты – Белая Дама. Я объяснила им, что все это глупость, конечно, и пригрозила, что уволю любого, кто будет распространять подобные сплетни, однако при всем при том было бы неплохо, если бы ты ходила в церковь. Или хотя бы громко молилась, и как можно чаще, чтобы они могли слышать.

Помимо того, что я была неверующей, мне казалось, что и церковь-то находится довольно далеко, но с некоторой долей юмора я согласилась сделать все, что смогу, чтобы рассеять страхи слуг. Итак, весь следующий час мы провели с Луизой, громко читая псалмы по очереди и молитвы в один голос. Не представляю, какое воздействие это оказало на слуг, но я совершенно обессилела и отправилась в свою комнату вздремнуть, где и проспала без всяких снов до следующего утра.

У меня часто возникали трудности со сном, возможно потому, что бодрствование мало чем отличалось от тяжелого забытья. Я лежала, уставившись в белый потолок, расписанный цветами и фруктами. В темноте он казался нависшим над головой серым пологом, олицетворявшим депрессию, которая затуманивала мое сознание днем. Но если все-таки мне удавалось ночью сомкнуть веки, перед мысленным взором возникали видения, причем яркие, не приглушенные мнимым серым пологом. Так что можно считать, что изредка я спала.

* * *

Ни от самого Джейми, ни от кого-либо другого не приходило никаких известий о нем. Не знаю, что не позволило ему навестить меня в «Обители ангелов» – чувство вины или обида? Но он не появился ни там, ни в Фонтенбло. А сейчас он, возможно, находится в Орвиэто.

Иногда я ловила себя на мысли о том, увидимся ли мы снова и когда и что сможем сказать друг другу. Но большей частью я старалась не думать об этом. Дни шли за днями, и я предпочитала не думать о будущем, не вспоминать прошлое, а жить только настоящим.

Фергюс в отсутствие своего кумира совсем пал духом. Когда бы я ни выглянула в окно, я видела его сидящим под кустом боярышника, с отсутствующим взглядом, устремленным на дорогу, ведущую в Париж. Я заставила себя выйти к нему. Спустилась с лестницы и прошла по садовой дорожке.

– Тебе что, нечего делать, Фергюс? – спросила я. – Не может быть, чтобы никому из конюхов не требовался помощник.

– Да, миледи, – неуверенно отвечал он, яростно почесывая ягодицы.

Я заподозрила неладное.

– Фергюс, – продолжала я, удерживая его за руку, – у тебя что, вши?

Он вырвал руку, словно обжегшись.

– О нет, миледи.

Я наклонилась, чтобы поднять его, и одновременно запустила палец за воротник, обнажив темную грязную шею.

– Немедленно в ванну! – строго приказала я.

– Нет! – Он рванулся в сторону, но я удержала его за плечо.

Меня удивила его горячность. Он всегда ненавидел ванну, но все-таки регулярно залезал в нее, а сейчас я просто не узнавала его. Обычно послушный ребенок отчаянно вырывался у меня из рук, отказываясь повиноваться. Когда ему наконец удалось вырваться, раздался треск рвущейся материи, и он бросился бежать, не разбирая дороги и сокрушая кусты на своем пути, словно кролик, преследуемый лаской. Послышался шорох веток и грохот осыпающихся камней. Фергюс перемахнул через стену и был таков.