Стражница - [87]

Рука с ножом металась перед нею, оставляя за собой сверкающую металлическую восьмерку, что-то на миг задержало движение руки, словно бы прилипло на миг, заскрипев, и отпустило, а она сама была уже в коридоре, двигалась вперед спиной к входной двери, и в сознании с графической ясностью стояла картина запоров: цепочка, один замок накладной, второй – внутренний, со всунутым в скважину ключом.

– Подколола! Сука, подколола! – пробился в ее сознание вопль, несшийся из кухни, когда, нашарив рукой, сбрасывала цепочку.

Летящий на нее стул – нацеленный верхним ребром спинки – оказался перед глазами. Она дернулась в сторону, и ребро со страшной силой ударило ее в левое предплечье, тотчас отняв у нее левую руку, но правая с ножом, словно по закону качелей, выбросилась вперед, и следом в барабанные перепонки ударил новый вопль, и снова перед глазами вспыхнуло красное.

От страшного удара спинкой она бы должна была чувствовать боль, но боли не было, только не действовала рука: тянулась ею к замку провернуть щеколду, и не могла поднять ее.

Она тянулась – и не могла, тянулась – и не могла, тот, кого она ранила, выпячивался из закутка коридора в комнату, и она решила использовать это мгновение – крутануть замок правой рукой, и провернуть на один оборот ей удалось.

Жаркое, обессиливающее пламя полыхнуло у нее в правом боку, когда она начала второй оборот. Не понимая случившегося, она отняла руку от замка, чтобы на всякий случай развернуться лицом к опасности, и попыталась взмахнуть ножом перед собой, но пламя прожигало ее насквозь, не двигалась теперь и эта рука, и она увидела лицо бывшего своего любовника прямо перед собой, когда он успел подскочить к ней так близко? и поняла, что произошло, и переполнилась такой ненавистью к нему, такой жаждой отплатить ему тем же, что рука с ножом двинулась, но новая вспышка огня в другом боку пресекла движение руки, и следом ее всю сотрясло в страшном ударе – качели, на которых она летела, врезались на полном ходу в некую вставшую на их пути преграду, и ее от удара выбросило из них, швырнуло в горящую, полыхающую жаром тьму, и она исчезла для самой себя в этом полыхающем мраке.

26

Сознание вернулось к ней страшной, свивающей жгутом тревогой, черным безмерным отчаянием, в которое она была погружена с мизинцами, с макушкой – как в воду, нечем дышать, захлебывалась в нем, словно и в самом деле в воде, не имея возможности вынырнуть к воздуху.

– Что…с Ним? – тяжело шевеля губами, спросила она – неизвестно кого, может быть пустоту, некое глухое пространство перед собой, еще даже не в состоянии открыть глаз.

– Что-что? Что вы хотите? – пришел к ней, однако, из этого некоего пространства женский голос.

– С Ним. Что с Ним? – повторила она.

Она знала, что с Ним произошло нечто ужасное. Возможно, Его уже не было даже в живых. Возможно.

– С кем с ним? Вы о ком? – снова пришел к ней голос.

Она сделала попытку открыть глаза. Слипшиеся ресницы не отпускали друг друга, белесая пелена дрожала между ними и не могла превратиться в картину окружающего пространства.

Чьи-то пальцы взяли ее веки и раздвинули их. Заморгав, она увидела перед собой белые рукава, и увидела линию схождения белого потолка с белой стеной, увидела белый ламповый плафон на белом металлическом штыре, а белые рукава оказались рукавами халата, в который была облачена женщина на стуле около нее.

– С Ним… ну… Ну, с Ним… – Она объяснила.

Женщина на стуле перед нею смотрела на Альбину с удивлением.

– По-моему, ничего, – сказала она потом. – Заявили, что болен, не может исполнять обязанности, а сегодня вот передали, все полетели к нему. В Крым туда, Форос место называется.

– Кто заявил? Кто поехал? – Альбина не поняла из слов женщины ничего, кроме того, что «болен».

– Ну, эти, что комитет по ЧП создали, – сказала женщина. И приблизилась к ней лицом – видимо, наклонилась: – Почему вас это волнует так? Вас это не должно сейчас волновать. О себе думайте. Трое суток вон без сознания были.

А ведь это больница, дошло, наконец, до Альбины. Значит, она все-таки оказалась в больнице, ей сделали операцию, и эта женщина около нее – медсестра.

– Жить буду? – спросила она.

– Будешь, милая, будешь, – тотчас перейдя на «ты», заприговаривала медсестра. – Раз три дня прожила, будешь и дальше.

– Правда? Не утешаете? – Голоса Альбине не хватало, и она не говорила, а хрипела.

– Вот ей-богу! – Сестра перекрестилась. – Доктор вас все время смотрит, про три дня – это его слова. Главное, сказал, чтобы в себя пришла.

Альбина обессиленно закрыла глаза. Отчаяние, удушавшее ее подобно воде, залившей дыхательные пути, отступало, уходило от нее – словно вода, вихрясь воронкой, сливалась в открывшееся отверстие, и уходила, оставляла ее корежившая все внутри тревога. Что бы с Ним ни было до того, раз она пришла в себя и будет жить, – будет все в порядке и с Ним. Несомненно. Она знала это так же наверняка, как то, что она – это она.

Через некоторое, самое недолгое время она почувствовала, что ее всю перекручивает болью. Боль была во всем теле, ломала ее, просверливала визжащими сверлами одновременно в тысячах мест, – невозможно терпеть. Как странно. Словно тревога за Него являлась наркотиком, заглушавшим эту физическую боль, и лишь отступила – прекратилось и ее наркотическое действие.