Стражница - [73]

– Ну? Что такое? Неуж опять афганец какой-нибудь?

– Да какой афганец, – не вполне даже поняв ее, отмахнулась Альбина.

Она открывалась Нине, чем она живет эти последние годы, что происходит с нею, с какими соблазнами приходится бороться и какие сложности одолевать, Нина слушала ее с потрясающим пониманием, согласно кивала головой и, только когда Альбина принялась объяснять, какой способ ей видится наилучшим, чтобы разорвать кольцо вокруг себя, уточнила:

– А что это такое – «приспать»?

– Что, сама не знаешь? – Альбине не хотелось входить в подробности.

– Нет, первый раз слышу, – сказала Нина.

– Ну, в деревнях так часто случалось. – Альбина поморщилась внутренне – неприятно было описывать вслух все эти частности. – Положат ребенка с собой спать, ночью ненароком навалятся на него – и задохся. А ненароком, нет – пойди после доказывай.

Она и сама не знала, откуда в ней подобное знание. Никогда на ее памяти ни с кем не приключалось такого. Но откуда-то знание это в ней было, почему-то хранилось в тайниках ее подсознания и возникло в сознании еще тогда же, тем тихим звездным вечером во время прогулки.

– А может быть, ошибаешься, может быть, ни при чем девочка? – спросила Нина. – Младенец же. Невинный, говорят, как младенец.

– Младенец! – Альбина усмехнулась невольно. – Невинный… Младенец тебя так высосет – никакому взрослому не удастся!

Каким-то образом имелось в ней и такое вот знание.

– А грех на душу? Как потом жить с ним? – еще спросила Нина.

Но в Альбине был готов ответ и на это.

– Не сделаю этого – еще больший грех приму на себя.

– А, конечно. Конечно, – согласилась Нина. – Разумеется.

Альбина, проводив ее обратно до работы, ехала в автобусе к себе в поссовет и думала благодарно: вот Нина, вот настоящая душа, вот все-таки настоящий друг, все поняла! Какая молодец, как жалко, что тогда прогнала ее от себя и прежним отношениям, уже не быть. Такая тонкость, такая чуткость, – изумительно!

Она чувствовала себя полной решимости, сил, – она готова была сделать назначенное ей. Дожить день до конца, пережить вечер с его общим ужином, программой «Время» в девять часов по телевизору, лечь спать, а там под утро после кормления невестка откроет к ней дверь: «Мама, вы возьмете?»

23

Потом, задним числом Альбина сообразила: должно быть, пока она ехала к себе, Нина дозвонилась до мужа, тот, в свою очередь, тотчас позвонил, куда надо, – потому ее в поссовете уже ждали. Ей даже вспомнилась машина «скорой спецпомощи», стремительно обогнавшая автобус на въезде в поселок.

Чего она потом никак не могла понять – это того, как так случилось, что открылась Нине. Ведь нельзя же было открываться никому, и Нине тоже!

Потрясение, котрое она испытыла, когда, войдя в свою комнату, увидела там двух здоровенных мужиков в белых халатах, оказалось столь сильным, что первую неделю в больнице она не могла ни есть, ни разговаривать, а только то и делала, что лежала днями неподвижно на кровати, и перевернуть с боку на бок свое затекшее тело – было непосильно. Но, едва она оказалась в больнице, к ней вернулась полная внятность и трезвость мысли. Это же в самом деле нужно было сойти с ума, – открыться Нине! Что за помрачение сошло на нее? Все отрицать, ни в чем не признаваться им, этим следователям-врачам! Все они специально хотят выведать у нее побольше, чтобы ослабить ее, сделать неспособной стоять на страже, и она не должна поддаться им! Не поддастся, – может быть, еще получится помочь Ему. Вернее, не так. Она поможет Ему уже тем, что не поддастся им. Уже одним этим.

Через неделю она почувствовала себя способной вставать с кровати. Врачом ее снова оказалась та гренадерша с белокурыми кокетливыми локонами из-под белой докторской шапочки.

– Ну, полегче немного стало? – ласково спросила она, позвав Альбину к себе на беседу. И упрекнула ее, с этой же ласковостью: – Лекарства, наверное, которое вам прописывали, не пили, да?

Это, разумеется, было правдой, той, от которой вполне можно было бы и не отказываться, но, раз уж постановила для себя ни в чем не открываться, Альбина решила остаться верной этому принципу и тут.

– Как не пила, – сказала она. И не удержалась, брякнула: – Двойной мерой.

– Двойной? – мгновенно насторожилась врач. – Зачем двойной? Кто вам так подсказал?

Нелепая Альбинина шутка оказалась спасительной. Врачиха приняла ту за правду и вцепилась в нее, как мертвою хваткой вцепляется голодная собака в мозговую кость.

– Ну и ну! Двойную порцию! – сокрушенно произнесла она, когда Альбина, подыграв ей, повинилась, что никто ничего не подсказывал, а хотела как лучше, чтобы скорее выздороветь. – Ну и ну! Тогда все понятно… Ведь все же хорошо только в меру, ведь знаете же! – И задала новый вопрос: – А значит, раз говорите «выздороветь», чувствовали себя больной, осознавали, что с вами что-то не так, не в порядке?

– Как не чувствовала, конечно, чувствовала, – продолжая сбивать врачиху со следа, отозвалась Альбина. – Я вам верю. Говорите – «больна», значит, так и есть.

– Но как у вас вдруг появилась мысль убить внучку? – с особой, предупредительной мягкостью спросила врач. – Если вы сознавали, что вы больны, вы ведь должны были понять противоестественность такого желания. Или вам показалось что-то? Голос какой-то приказал как бы?