Стражи: Gelidus Corde - [110]

«Где я? Неужели дома?» — с бесполезной надеждой думал я, вспоминая бесконечные просторы Норвегии, ледяную воду, суровый ветер и невозможные белоснежные зимы…

Что-то обжигало затылок, оно касалось шеи и укрывало все вокруг меня. Легкие прикосновения, словно крылья бабочек, таяли на щеках. Я пытался вспомнить, почему я ничего не знаю, почему темнота стала моим новым домом и почему в ней нет ни единого луча золотого света, уничтожавшего все боли и горести.

— Почему?.. — я слышал, как мучительное слово эхом разнеслось в ледяной тишине.

А может, мне только показалось, что слышу. Я есть? Или меня нет?

«Это мой Ад, наверное, — с горечью подумал я, не чувствуя своего присутствия в мире. — Значит, я умер».

Эта мысль меня не испугала, а, скорее, успокоила. Мертвые не боятся. Они просто мертвы. Я отпустил боль, позволяя старухе сделать свое дело: она, наверное, мечтает выпить со мной чаю и спросить, много ли я грешил. Если бы я мог, я бы точно улыбнулся, но лишь слегка, чтобы не почувствовать привкуса едкого бессилия, привычного любому живому созданию. Я ждал лишь одного, когда вся моя жизнь пронесется перед глазами, чтобы я, хотя и тщетно, но попытался запомнить бабушку с ее строгостью, но внутренней добротой, чтобы чертовка в последний раз улыбнулась мне, а в ее карих глазах играло детское озорство, чтобы я увидел последней в своей жизни закат, который унес бы всю мою боль прочь, оставляя лишь голую душу…

«Жаль, что я так и не сказал ей, — устало подумал я. — Теперь уже и не скажу».

С моих губ, наверное, сорвался бы хриплый обреченный вздох, если бы я все еще мог дышать.

Я сидел в этой темноте и ждал, когда же я смогу уйти, когда она заберет меня, но она не торопилась, словно издеваясь. Я вглядывался в темноту, пытаясь найти себя. Жар, поселившийся у меня в голове, усиливался, я терялся в помехах, обрывках воспоминаний. Вот мы с бабушкой сидели на кухне и пили чай, мне лет двенадцать. В ушах что-то гремело.

«Сердце?» — слабый огонек надежды загорелся в моем сознании, но гром сразу же прекратился, вновь оставляя меня в одиночестве.

Воспоминание выцвело, словно старая фотография. Меня швырнуло в наш с Кетернией сон, когда мы сидели на пляже, а она рассказывала о Санкт-Петербурге, с ее губ не сходила мечтательная улыбка.

«Санкт-Петербург действительно такой, как ты и говорила», — подумал я, оставляя это мгновение позади.

Мне показалось, будто меня кто-то отчаянно звал, что-то обжигало мои щеки, но все погасло.

Я стоял в «Царстве мертвых», люстры не горели, зал выглядел заброшенным, я медленно поднялся по ветхой лестнице на второй этаж. Я заглянул за плотные занавески: внутри было много народа, одетого в разнообразные пестрые костюмы. Они все прикрывали свои лица масками, словно боялись быть узнанными. Их притворный смех и шушуканье мешали мне думать, я собирался уйти, оставить это проклятое место, но что-то меня остановило. Около дальнего зеркала стоял мужчина в строгом черном костюме. Я не мог вспомнить, кто это, но он казался таким болезненно знакомым. Мужчина нервно запустил руку в уложенные темные волосы, достававшие до плеч. Он повернулся, когда услышал мои шаги. Его губы растянулись в печальной, горькой улыбке, а в глазах светилась боль, которую он старался скрыть. Мужчина медленно отпил вина из своего бокала; его руки и белые рукава рубашки были покрыты кровью.

— С вами все нормально? — осторожно спросил я, боясь приблизиться к нему.

Мужчина горько хмыкнул и посмотрел мне в глаза.

— Тебе здесь не место, — его голос прозвучал глухо, словно из-под воды.

Я услышал навязчивый шепот, звавший меня по имени.

Это место начало разрушаться, обои клочьями слетали со стен, зеркала разлетались в серебряную пыль, кожа людей плавилась, словно у пластиковых кукол, поднесенных слишком близко к огню. Их голоса превратились в неразборчивый гомон. Мужчина задумчиво отхлебнул из своего стакана; его отражение в зеркале неприятно дрожало, будто было готово исчезнуть.

— Кто вы? — отчаянно спросил я, уносимый прочь, сметаемый неожиданно нагрянувшим пламенем.

Я почувствовал, как чьи-то холодные пальцы касаются моего лица, а голос бесполезно зовет меня к себе. Люстра с грохотом упала на пол, разбиваясь на блестящие осколки. Пламя коснулось ноги мужчины, но тот не обратил на это внимания.

— Передай, что мне жаль, — он отвернулся от меня, а затем пламя с ревом охватило его силуэт, утонувший в алом зареве.

Меня швырнуло назад в ту бесконечную тьму, но что-то изменилось. Я чувствовал, что стоит мне протянуть руку, и я либо вернусь, либо окончательно исчезну.

«Выбор за мной», — отрешенно подумал я.

Я был так близок, чтобы оставить это все, раствориться в приятной тишине.

— Саша, пожалуйста, умоляю тебя… — эти слова повторялись вновь и вновь, словно молитва. — Прошу… Просто вернись…

Я вслушался в них, вспоминая ее голос, обычно такой саркастичный или насмешливый, сладкую улыбку и звонкий смех, решимость и смелость, грусть и одиночество, любовь и радость…

Туман задрожал, я услышал, что мое сердце все еще бьется, рваное дыхание разрывает грудь, жизнь теплится в теле.

— Вернись… — ее дыхание мягко коснулось моего лица, растапливая пушистые снежинки.