Страж - [151]

В тот день какая-то часть Кухулина перешла в Коналла, говорили, что он превратился в ужасное чудовище, которое повело ольстерских воинов в самую гущу армии Мейв, осыпало коннотцев градом смертоносных ударов, при этом не ощущая ни усталости, ни полученных ран, пока коннотцы, наконец, не дрогнули, и не бросились прочь с поля боя, преследуемые ольстерцами. Фергус и изгнанники отказались принимать участие в битве на чьей-либо стороне. Они стояли на вершине холма и наблюдали, как Коналл убил семь королей, бесчисленное количество простых воинов, а потом без отдыха преследовал отступающих коннотцев, пока в Ольстере не остались лишь чужаки, лежавшие на холодной земле, а их товарищи укрылись в глубине своих земель, зализывая раны. Все это Коналл сделал в память о Кухулине, как и обещал.

Когда коннотцы были разбиты, Коналл снова привел воинов Красной Ветви к руинам Имейн Мачи. Там они узнали, что Эмер приказала построить для Кухулина глубокую усыпальницу, поместить туда все его имущество, а также камни, на которых огамическим письмом были вырезаны его имя и родословная.

Эмер стояла рядом с телом Кухулина у открытой гробницы. Все мужчины и все женщины, которые могли передвигаться, пришли, чтобы услышать ее поминальную песню. Она повернулась к ним спиной и подняла руки. Ее голос возвысился и поплыл над долинами, воспарил над деревьями, прокатился по берегу моря.

Я была мягким воском, растопленным

Силой жаркой любви твоей несравненной,

Но наступило время прощанья, и ты ушел.

Не спеши уходить от меня,

Ведь не долго мне одной суждено оставаться.

Ты подарил мне пряное вино нашей любви

Из ладоней рук твоих,

Теперь твои пальцы тверды и холодны.

Красные лужи на земле

Отмечают места, где пролилась твоя жизнь.

Гавань моего счастья и приют моей души,

Ты летел быстрее мысли вдоль берегов

                                          серебряной реки рассвета,

Через темные леса, через серые камни и вереск,

На равнины, где льется кровь и бьются люди,

Где ольстерцы выкрикивают твое имя,

                                              подбадривая друг друга,

И поднимают окровавленные руки,

                            чтобы потом снова продолжить бой.

Ты был железом, что скрепляло их щиты,

Ты был рукой, что правила конями,

Ты тенью был, что пролегала меж ними и их страхами,

Ты перед рассветом охранял их сон.

Ты был горизонтом моего взгляда,

                                              дыханием моего сердца.

Ты был моим сном,

                               прижимаясь ко мне теплой спиной.

Теперь твое закрытое и холодное лицо

                                                  ожидает моего конца,

Я вижу, как огонь твоего лба гаснет,

                                                 мигает и рассеивается,

Он прикасается к моему сердцу и уходит.

Твое имя и мое навеки сольются в одно.

Наши последние вздохи смешаются и охладятся

                                                             на твоей щеке.

Лучше эта сырая земля и твой холодный огонь,

Чем теплые объятья солнца

                                            без твоего прикосновенья.

Лучше закончить нашу короткую песню вместе,

Чем оставаться одной и слушать,

                                        как поэты поют песнь о тебе.

Наступила долгая тишина, словно все мужчины и все женщины перестали дышать. Эмер опустила руки. Она проводила взглядом тело, которое заносили в гробницу, подождала, пока выйдут воины, несшие тело Кухулина, затем вошла сама. Она легла подле Кухулина и прикоснулась губами к его губам. Наполнив легкие его холодным дыханием, она сделала свой последний вздох и отдала ему свое дыхание.

Коналл вошел в гробницу и остановился, наблюдая за ними, словно чего-то ждал. Потом он поклонился и оставил их. Вход завалили огромным камнем, и гробница оказалась запечатанной навсегда.

48

Копье не прикончило меня, хотя и знаменовало конец Короля колесничих. Единственное, что я умел делать более-менее хорошо, так это управлять лошадьми, а после того как копье повредило мне грудь, я больше не мог этим заниматься. Или все же третьим королем был не я, а Эйлилл, который в определенном смысле тоже умер в тот день, хотя его сердце продолжало биться. А может быть, просто мир стал таким, что уже нельзя даже положиться на пророчества.

Я долго лежал на земле, поскольку в спешке обо мне забыли сначала те, кто побежал смотреть, как умирает Кухулин, а потом те, кто решал, следует ли пускаться вдогонку за Мейв. Было бы неплохо, если бы кому-нибудь все же пришло бы в голову проверить, действительно ли я умер.

Следует сказать, что если бы не Оуэн, я бы, вероятно, умер. Почти слепой, изнемогающий от боли, он бродил среди трупов и сломанных колесниц и выкрикивал мое имя. Услышав его голос, я попытался отозваться, но в груди сразу полыхнуло огнем. Я почувствовал его руку на плече и, должно быть, именно тогда потерял сознание.

Очнувшись, я почувствовал себя точно так же, как в первый раз, когда я оказался в Ольстере, — я лежал, уставившись в потолок, и ощущал, что мне тепло и уютно. Потом я пошевелился, и мне показалось, что у меня в венах вместо крови — раскаленное железо.