Стратегии злых гениев - [37]

Власть стала заменителем созидательной идеи, вытеснив даже любовь к детям.

Агрессивность Екатерины Медичи напрямую связана и с ее сексуальной сферой, без сомнения имевшей отклонения. Но дело не в формальном разделении области Эроса на нормальную и находящуюся за пределами принятой в обществе границы. Дело в полном отчуждении и признании духовного одиночества, продолжением и следствием которого стало одиночество физическое, а также отсутствие эмоционального вовлечения при попытках обустроить свой интимный мир. И опять-таки, бессмысленно с менторской строгостью обвинять лишь саму Екатерину, ведь ее «вакханалии», во время которых она заставляла «прекраснейших и честнейших женщин двора раздеваться донага и вступать в непристойную связь с прислугой», являются не чем иным, как заменителем любви, отчаянными попытками вырвать силой хоть малую часть предназначенного самой Природой личностно значимого целого. Осознав свою неспособность избавиться посредством секса от одиночества и вполне справедливо возложив вину за это на свое раннее окружение, она безотчетно мстила за использование ее в юности в качестве разменной монеты, за бесчувственность и отчуждение мужа, за испытание на прочность ее верности королевским двором в течение долгих лет несчастливого замужества. Когда королева собственноручно секла красивых женщин, она совершала бессознательный акт мести за их потенциальную возможность избежать духовного одиночества, любить и быть любимыми, испытывать сексуальное наслаждение. И, кажется, лишь во время актов вуайеризма она могла насытить свое любопытство наблюдением за эмоциональной картиной чувственного удовольствия при сплетении тел, то, чего она при всех своих сказочных полномочиях власти была абсолютно лишена.

Стоит уделить внимание материнству Екатерины Медичи, так как есть много подтверждений тому, что, став матерью десяти детей, она не испытывала истинно материнской любви. Как ни странно, ситуация кажется вполне объяснимой. Рождение ребенка с самого начала стало залогом «успешности» супруги короля, которую вследствие десяти лет бесплодия намеревались устранить путем развода. Вспомним Брантома, писавшего, что «множество людей пытались заставить короля и дофина [то есть мужа Екатерины Генриха] избавиться от Екатерины, ибо необходимо было продолжить королевский род во Франции». Естественно, что ее напряжение возрастало подобно воде во время паводка, отсутствие детей делало ее не просто уязвимой и несчастной, но предопределяло изгнание. Кажется, период между замужеством и рождением первого ребенка был самым печальным и самым напряженным периодом в ее жизни. Чтобы выжить, она должна была родить. Неудивительно, что, осознавая, насколько близка катастрофа, Екатерина готова была на все, лишь бы стать матерью. Источники донесли такие факты отчаяния молодой женщины, как употребление ради беременности мочи мулов, использование едва ли обладавших приятным ароматом мазей из оленьих рогов и коровьего навоза, продуктов кустарных умельцев и мошенников. Но, как пишет Леони Фрида, «эти “проверенные методы” не давали ничего, кроме стойкого желания дофина держаться подальше от жены, не говоря уж о том, чтобы спать с нею». Эти эпизоды, напоминающие предсмертную агонию, ее метания из стороны в сторону, откровенная мольба престарелого короля не высылать ее из Франции (кажется, в какой-то момент решение о разводе вот-вот должно было сорваться из уст науськиваемого со всех сторон Генриха) в полной мере отражают и картину ее борьбы за выживание, и продолжительную психическую травму вследствие неспособности стать матерью, и противоречивое восприятие материнства. Когда же вдруг открылось, что банальное изменение позы во время интимного акта дает Природе возможность сделать свое дело, многочисленными родами она пыталась компенсировать предыдущее бесплодие. Дети сами по себе казались защитой, и потому десять тяжелых родов – это инерция тревоги и боли, закончившихся духовной опустошенностью. Но если сама Екатерина слишком долгое время была политическим товаром, то и дети для нее вскоре стали таким же материалом. Этому немало содействовало, а может быть, стало ключевым моментом безжалостного коверкания ее надломленной души, фактическое отлучение матери от детей. Ведь любовница Генриха была, особенно после его коронации, полноправной хозяйкой не только в королевских покоях, но и в детской. Могла ли не озлобиться и не очерстветь женщина, не любимая мужем, производившая на свет детей, как машина, ради сохранения своего положения и даже безопасности, и, наконец, лишаемая права видеть, прижимать детей к себе, воспитывать их? Дети стали для нее механизмом выживания, причем механизмом крайне болезненным, постоянным напоминанием о тех страхах и душевных травмах, ущемлениях и оскорблениях, которые она испытывала во дворце. Но они же оказались и механизмом власти, потому что после трагической и нелепой гибели короля Екатерина могла осуществлять власть как раз посредством влияния на сыновей, по очереди наследовавших престол. Вследствие этих факторов материнские чувства Екатерины Медичи притупились, а то, что, лишенная любви мужа и возможности быть рядом с детьми, она сосредоточилась на власти, зеркально отобразилось и на чувственной сфере ее детей. Есть свидетельства, что она довольно легко переносила смерти детей (трое из них умерли еще во младенчестве), ведь подсознательно она ощущала, что, родив стольких детей, позаботилась и о продолжении своего властвования. И потому, когда умер хилый, болезненный и, очевидно, мало любимый ею Франциск, она спокойно восприняла это известие, ибо были еще и другие сыновья. Что же касается самих детей, то факты кровосмесительной связи между ними уже сами по себе о многом говорят. Согласно исследованиям Чезаре Ломброзо, Маргарита, вошедшая в историю как Марго, состояла в интимной связи со своим братом Карлом IX и с другими своими братьями. «Карл IX слишком хорошо знал свою сестрицу Марго, чтобы судить о ней иначе, чем было сказано в «Divorce satirique»: «Для этой женщины нет ничего священного, когда дело идет об удовлетворении ее похоти: она не обращает внимания ни на возраст, ни на положение в свете, ни на происхождение того, кто возбудил в ней сладострастное желание; начиная с двенадцатилетнего возраста она еще не отказала в своих ласках ни одному мужчине», – писал Ломброзо. Возможно, это описание является слишком вольной гиперболизацией реальной ситуации, но так же верно, что подавленная сексуальность Екатерины Медичи, выразившаяся по достижении власти в актах садизма по отношению к привлекательным придворным, своеобразно отразилась на восприятии детей. Она мстила за потерянную молодость без любви, не обращая внимания на растущее поколение, дети же, также отлученные от любви, не находили ничего иного, как открыто презирать общественные табу, без стеснения заглядывая в запретный и манящий мир вседозволенности. Деструктивные порывы детей стали логическим продолжением иррационального поведения матери и своеобразным ответом на ужасающие испытания Екатерины.