Стратегическая нестабильность ХХI века - [94]

Первыми, кто осознал и изъявил готовность без обиняков принять эту перспективу, стали еврейские олигархи. Именно поэтому они удостоились роли преимущественно доверенных — причастных к эзотерике решений, принимаемых настоящими хозяевами мира за спиной народов. Сегодня только слепые не могут видеть того, что бросается в глаза: оборонническому национальному сознанию русских в России противостоит не многотерпимый либеральный плюрализм, а нетерпимый расизм, не стесняющийся унижать национальное и человеческое достоинство тех, кого откровенно называют «совками» и плебеями, не достойными "цивилизованного отношения". Как только мы осознаем тот факт, что нынешний этап приватизации является не завершающимся, а переходным— вступающим в первую фазу перераспределительной экстерриториальности, нам перестанет казаться парадоксальным это "обострение классовой борьбы", происходящее уже после полной победы нового строя.

Нетерпимость глобальной пропаганды, направляемой олигархическими СМИ, к национальному наследию, ко всему, способному служить подспорьем национального достоинства «этого» народа, становится понятней: его территорию решено передать из национальной в глобальную юрисдикцию в качестве подмандатной. Вся так называемая «элита» новой России на самом деле пребывает в этой роли порученцев глобализма — ни в какой другой нынешние хозяева однополярного мира не согласятся ее терпеть. Ее руками осуществляется процесс тотального внутреннего разоружения России, дабы никакая сила внутри страны ни сейчас, ни в будущем не смогла оказать сопротивления следующему этапу передела и приватизации российских ресурсов — на этот раз глобальными приватизаторами.

Но наряду со странами, ныне управляемыми компрадорскими порученцами чужой воли, остаются страны, в которых властные элиты сохраняют верность национальным интересам и национальную идентичность.

Здесь-то мы сталкиваемся с действием второй модели реколонизации, прямо связанной с новейшими антитеррористическими инициативами американской администрации, начатыми после 11 сентября 2001 года.

Стратегия в рамках обеих моделей сходная: лишить страны, предназначенные для реколонизации, всяких средств национальной самозащиты. Но там, где это возможно, в тех или иных формах, поручить это компрадорским силам, захватившим власть внутри страны, мы имеем реколонизацию в форме более или менее скрытой ("холодной") гражданской войны. Там же, где соответствующих порученцев не находится и потенциальная жертва предстает национальным монолитом, там глобализм являет себя в форме обычной захватнической войны, подаваемой как война "мировой цивилизации" с "мировым терроризмом".

Сейчас, когда пишутся эти строки, первым объектом планируемого нападения выступает Ирак. Но остальным не стоит обольщаться. Иракский театр военных действий — только звено в цепи глобальной реколонизации, наступающей после века демократических и прогрессистских иллюзий. Для агрессора это экспериментальная модель, на которой ему предстоит не только проверить свои новые военно-политические технологии, но и испытать солидаристский потенциал мира: способны ли потенциальные жертвы агрессии к более или менее эффективной взаимопомощи.

Если страны третьего мира, в том числе его поднявшиеся гиганты, проглотят агрессию против Ирака, последствия скажутся не менее быстро, чем после пресловутого Мюнхена, но намного превзойдут по масштабам все, прежде виденное.

Стратегической задачей страны, инициировавшей процесс военной реколонизации мира, является преодоление дисбалансов предшествующего периода — идеологических, научно-технических и военных.

Суть этих дисбалансов состоит в том, что страна, причисляемая новыми господами мира к изгоям, может оказаться носительницей более или менее престижного имиджа, то есть обладать символическим капиталом, который ей не положено иметь. В таких формах способен проявляться идеологический дисбаланс, связанный с расхождением двух измерений: экономического и символического. В недавно ушедшую эпоху это нередко случалось: отдельные группы населения или целые страны могли быть экономически бедными, но символически богатыми — наделенными своеобразным идеологическим престижем и пробуждающими солидаристские чувства. Этот парадокс бедных, богатых человеческим сочувствием, восходит к откровениям Христа, пославшего новую весть человечеству.

Нынешние монисты социал-дарвинизма не согласны далее терпеть это досадное противоречие: им необходимо, чтобы бедные вновь, как в старую эпоху рабства и языческого империализма, стали одновременно и презираемыми — в качестве бесправных "говорящих орудий". В этом — настоящий смысл современной социал-дарвинистской кампании в пользу естественного рыночного отбора, против всех проявлений старой гуманистической и солидаристской морали. Экспроприация символического капитала бедных, предпринятая "новыми правыми", «рыночниками», борцами против социального государства и субкультуры пособий, открыла свой конечный смысл только сегодня, когда миру явил себя новый глобальный расизм.

Второй опасной дисгармонией "старого мира", которую в новом глобальном мире не согласны терпеть, является промышленная, научно-техническая и, в конечном счете, военная мощь тех, кого по критериям нового глобального расизма относят к разряду мировых изгоев и неприкасаемых. Научно-технический прогресс и промышленный рост вновь решено превратить в привилегию, оставляемую за лояльными и признанными. Собственно, массированная деиндустриализация постсоветского пространства— это отнюдь не только акция рыночников, движимая социально бесчувственной экономической рациональностью, это акция глобалистов, решивших разоружить тех, чьи территории и ресурсы они сочли слишком хорошими для их исторических хозяев. Если уж бедным положено быть презираемыми, то пусть они станут и безоружными — дабы их естественная обидчивость не могла принять опасной для обидчиков формы.