Страстное заклинание - [7]

— Думаю, ты прав, Клей, — сказала она. — Жить не так, как все, было очень тяжело. Поэтому я и уехала отсюда, окончив школу.

— Значит, во всем был виноват Луисвилл? Ты разозлилась на целый город?

— Вовсе нет. Просто меня раздражали незыблемые социальные стереотипы Брекинриджа.

— А ведь школу помог основать кто-то из Лэнгстаффов.

— Как же можно было забыть, если классная наставница каждый год напоминала мне, что именно поэтому я получаю стипендию.

— И еще благодаря хорошим оценкам, — добавил Клей.

— Да, — согласилась Шелби, с удовольствием отметив, что Клей помнит о ее способностях. — И все же я никогда не чувствовала себя своей в школе. Никогда. Но я, по крайней мере, не была покорной овечкой.

Слова Шелби удивили Клея, но ему, похоже, нравилась ее грубоватая прямота.

— Овечкой?

— Да, слепой рабыней моды — безмозглой куклой. Впрочем, клоунов среди мужской половины класса тоже хватало.

— Это точно, — сказал Клей, затем вдруг щелкнул пальцами. — Я понимаю, что ты имеешь в виду.

Шелби рассмеялась.

— Давай вспомним, — продолжал Клей, поудобнее устраиваясь в кресле, которое было явно маловато для него. — Брекинриджская куколка образца тысяча девятьсот восьмидесятого года должна была…

— Носить стрижку «каскад», как у Фары Фосетт, с мелированными концами, иметь хороший цвет лица и красивые плечи, — подхватила Шелби.

— Что-то не помню подобного образца совершенства, — сказал Клей.

— Еще надо было носить платья с большими набивными цветами и хотя бы в одной из дырочек, проколотых в ушах, должны были красоваться серьги из натурального жемчуга. Зимой — мокасины с бахромой, летом — тряпичные туфли на завязочках и всегда, всегда — бусы на шее.

— И все знали, что означает каждая бусинка, — вставил Клей.

Шелби удивленно замолчала.

— Нет, — сказала она. — А что они значили?

Лицо Клея, тронутое легким загаром, неожиданно покраснело.

— Ну что, Клей, что же они означали?

— Мммм, каждая бусинка была памятью о каком-то… романтическом приключении.

Шелби никогда не носила бус. Впрочем, романов в школе она тоже не заводила, так что, оказывается, бусы были и ни к чему.

— Значит, я не все знала о брекинриджских куклах. Спасибо, что дополнил мою информацию.

Но Клей казался скорее смущенным, чем польщенным.

— Слухи о том, насколько хорошо изучил их я, всегда были сильно преувеличены, — пробормотал он.

— У меня была другая информация. Но не пора ли поговорить о клоунах?

Взгляд Клея ясно говорил, что он принимает вызов.

— Что ж, хорошо — хлопковые брюки, тонкие рубашки, мокасины без носок, что-нибудь от «Братьев Брукс».

— Причем лучше что-то такое, что носили еще отец и дед, — вставила Шелби. — Чем старее, тем лучше.

— Что ж, в моем случае предыдущие поколения не носили такой одежды.

Семья Клея разбогатела относительно недавно, но он никогда не стеснялся своих крестьянских корней и не пытался выдумать себе родословную, восходящую к Дэниелу Буну.

— Значит, ты покупал новые вещи и заставлял горничную пропустить их раз двадцать через стиральную машину?

— Ты хочешь сказать, что я тоже был овцой — точнее, бараном?

— Ты был идолом в их стаде.

Клей поднял голову, лицо его озарилось улыбкой.

— А ты смотрела на всех на нас свысока.

Шелби очень удивило сказанное.

— Это ты смотрел сверху вниз на меня, — возразила она.

— Неправда!

— Правда!

Клей наклонился вперед, и Шелби заметила, как он напряжен. Судя по всему, ему очень хотелось прикоснуться к ней.

— Я думал, ты… другая.

— Странная?

— Оригинальная, — сказал Клей, и Шелби вдруг ясно почувствовала, что он говорит правду. — Ты всегда говоришь то, что думаешь. И всегда одевалась… необычно, не как все. Больше всего мне нравилось, когда ты увлекалась стилем панк — хотя волосам явно не пошло на пользу, когда их обесцветили. А вот чулки в крупную сетку смотрелись на твоих ножках просто потрясающе.

Шелби почувствовала, как запылали щеки. Клей действительно помнил, как она выглядела, причем помнил в деталях. Вот только…

— Что-то не помню, чтобы ты или кто-то еще восхищался в те времена моей оранжевой губной помадой.

— Ты никого к себе не подпускала.

— А никто и не пытался приблизиться ко мне.

— Поэтому ты оставила Луисвилл и обрела славу в Нью-Йорке?

— Думаю, ты прав, — подтвердила Шелби.

— И сейчас тебе очень хочется туда вернуться?

— Разумеется! — Шелби вдруг с удивлением обнаружила, что вот уже в течение часа чувствует себя гораздо более оживленной, чем все последние месяцы. Ее приятно удивило, что Клей так хорошо ее помнит. Шелби не чувствовала больше привычного напряжения и усталости, жадно вдыхая запах одеколона Клея и читая в его глазах настойчивый интерес.

От возбуждения она забыла даже о бабушке Дезире. Но Клей коснулся темы, которая до сих пор была для нее больной. На самом деле, как она относилась к Луисвиллу? Была ли неприязнь к родному городу связана с юношескими проблемами и разочарованиями? Или со сложными отношениями с бабушкой?

— Что ж, — продолжал Клей, — тогда я думаю, мы должны скорее заключить сделку, чтобы не задерживать тебя.

«Так вот к чему вели все эти сентиментальные воспоминания, — с горькой иронией подумала Шелби. — Неплохо сработано, Клей! Ты сумел повернуть разговор так, словно делаешь мне большое одолжение, покупая землю». Что ж, она вполне способна оценить его искусство, но неужели каждое слово этого человека действительно было тщательно просчитано? Или он действительно помнит ее чулки в крупную сетку? Неужели Клей просто решил ей польстить? И почему это так ее беспокоит? Перед ней человек, предлагающий решение всех проблем. И что с того, если он просмотрел несколько старых школьных ежегодников, чтобы вспомнить, как она выглядела? Клей проделал определенную работу, все рассчитал, прежде чем сделать свое предложение.