Страстная седмица - [11]

Старуха подсела к похрапывающему сыну и взяла его за руку. Ух, груба, тяжела, пахнет металлом. Она заговорила (Семен тотчас проснулся) не о внуке, она никогда не говорит о том, что ее волнует. Мария Семеновна стала расспрашивать о цехе, Чернове, Нифонте, всем заводе. Более говорила с собой — Семен («Тугодум, в отца, такой же толстый, рыхлый и сонный», — недовольно подумала она) отвечал медленно, словно не проснулся. Старуха же говорила быстро, не договаривала слов. Вопросы рождались в ней изобильно, затем каждый делился. «Это как цепная реакция», — неожиданно подумал Семен. Глядя на мать, он ощутил обычное в ее присутствии замедление времени. Виктор на это указывал, и верно. Оно и так ощущалось, даже если следить по числам. Любой разговор, сложный, психованный, она сводила к нескольким фразам, иной раз даже и словам. И раньше, когда Семен еще пацаном, потрясая пальцем, обвинял ее, что она плохо его воспитывает, мать отвечала:

— Пойди, нос прочисти.

Или спрашивала:

— Тебе сколько лет?

— Ну, одиннадцать, — насупясь, отвечал Семен.

И все, скандальный разговор кончался, хотя Семену минуту назад казалось, что он лишь начался, а уж часа за два-три он ей все выложит.

— Что парторг? — спросила старуха.

— Он, понимаешь, болеет гриппом и…

— Врет. В городе нет гриппа.

— Понимаешь, Руфин хвор, а его жена…

— Тоже партийцы! Что в столовой?

— Да рыбный день мы, наконец, отменили, и думаю…

— Что там за дело о 700 %?

— Это уже сложнее, и если все…

— Виляй!

И старуха поглядела на сына не только глазами, но плоским лицом своим. «Не повезло мне, — думал Семен, — мать сильная. А еще вопрос, должна ли женщина быть такой?» Семен хотел подробно растолковать 700-процентное дело. Но вовремя прикусил язык, ушел в остатки сонной мути, и сердце стало неприятно пощипывать: что там Виктор? Он почти со злостью глядел на старуху. Мать дернулась щекой, губы ее большого рта вдруг искривила судорога — она тоже подумала о Викторе. Но она справилась с собой.

— Забыла фамилию, — сказала она.

— Сиволдаев он…

— Изобретатель тот?

— Три авторских свидетельства, и думаю, что…

— Много?

— Чего? Ах, двадцать тысяч экономии в год, и директор его…

— Хороший рабочий?

— Может выточить на станке все на свете!

— Почему его зовут «Семьсот процентов»?

— Видишь ли, он…

— Его выработка?

— Ага, ему Нифонт самоуправством личную норму сделал, в два раза выше, а он…

— Опять 700 %?

— А ты откуда знаешь? — изумился Семен и тут же вспомнил, что у матери множество знакомых, и уж знает она о заводе побольше даже и его.

— А Нифонт на него и взъелся, он, понимаешь…

— Увольняет. Вот дурак-то!

— А я что говорю?

— Осел! Ваш «Семьсот процентов».

— Почему? — опешил Семен («Ах, Витька, Витька, зачем мы говорим не о том…»)

— К чему Нифонта дразнит?

— Директора поддержала и профорганизация, ничего, на следующих выборах мы…

— Пустое, — отвечала старуха и поглядела на часы.

«Десять минут, ввели пятерых. Полагаю, и для депутата, и для моего воинского звания… Черт побери! Мой внук, а Семен здесь торчит, как…»

— Ты просто пень! — вскрикнула она, грозно посмотрев на сына.

Тот испугался. В детстве ему немало перепадало, т. к. он был вторым сыном и выращивался с учетом ошибок с Иваном, первенцем, что был убит на войне.

— Ты здесь…

— Уже час! И понимаешь, я…

— Я имею право, — перебила его старуха. Поднялась. Оперлась на тросточку и огляделась. — А ты что прячешься? — обернулась она к мужу, сидевшему поодаль старику в шапочке пирожком. Он тотчас встал, подошел и сел рядом с Семеном. — Ждите, — сказала старуха и прошла в кабинет.

Как она и рассчитывала, сестры, усталые вдвойне — от работы и еды, — встретили ее мирно.

— Ждите здесь, — сказала сестра добродушно. — Врач здесь циркулирует.

— Жданье мое уже кончилось, милые, — заявила старуха. — В моем возрасте и минута на счету. (Удар тростью об пол).

Сестра зевнула и почесала голову. Обернулась к другим:

— Птица какая-то.

— А права-то у тебя есть? — спросила другая.

— Сколько угодно, — сказала старуха. — Я — депутат горсовета. (Еще удар тростью).

И старуха пошла искать врача. Сама. И надо бы спросить дорогу, но она была уверена, что найдет. И не ошиблась. Пройдя мимо ширм, за каждой из которых была поставлена обтянутая дерматином кушетка (на них лежали или сидели люди), она таки встретила врача.

4

Заславский шел объясниться с отцом парня. Неторопливо — он придумывал, что же сказать. Ничего доброго не придумалось, и он решил отправить отца домой в машине-«перевозке». «Велю ему прийти утром. Сменюсь, пусть другие объясняют. Да, так и скажу ему: утром».

Старуха налетела на задумавшегося врача. И вцепилась в его рукав.

— Доктор, я бабушка Виктора Герасимова.

Врача даже по сердцу ударило — от такой не отговоришься. Был он низенький, толстый, чрезвычайно рыжий и волосатый. Из его растительности ржавого цвета выставлялся только поблескивающий нос, длинный, да очки — за ними посверкивали рыжего оттенка глаза. «Будто у кота, Бог с ним», — подумала старуха. И крепко держала его. «Сила у нее в пальцах, — поразился врач. — Надеюсь, она не истеричка».

— Я — Герасимова, — втолковывала она. — Бабушка Виктора, депутат горсовета.