Страстная Седмица - [15]

Седмь раз разверзались уста Господа на Кресте, как бы по числу тех седми громов, кои будут греметь, по свидетельству Тайновидца, пред кончиной мира (Откр. 10; 3). Три первых изречения касаются более тех лиц, кои окружали Господа в последние минуты Его; четыре последних выражают прямо собственное состояние Его на Кресте. Но обратимся к самому Кресту Христову.

После разнообразных страданий во дворе Каиафы, в претории Пилата и во дворе Ирода, после изнурительного шествия под Крестом на Голгофу, наконец наступила минута казни. Древо утверждено в земле. Последние одежды совлечены. Распинаемый вознесен на Крест. Руки и ноги простерты. Ужасный млат стучит. Кровь потоками льется на землю… Что сказал бы в сию минуту, на сем месте, самый Архангел?.. Богочеловек кротко возводит очи к небу и, в слух всех, молится. О чем? — Об отмщении врагам, о защищении Своего дела, о ниспослании Себе терпения? — Нет: "Отче, — вещает Он, — отпусти им; не ведят бо, что творят!" — Не ведят! — Так! Римский воин-распинатель не знал, что делать, быв только слепым орудием повелений своего прокуратора Пилата; иудейская чернь не ведала, что творила, наущенная льстивыми и вместе грозными внушениями своих слепых вождей и владык; сам Синедрион, при всей безнравственности своей, не знал, наверное, что посягает теперь на жизнь своего истинного Мессии. Аще бо быша разумели, — скажем словами апостола, — не быша Господа славы распяли (1 Кор. 2; 8). Сколько, однако же, преступлений было в этом неведении, особенно в тех, кои так легко могли все уведать, и сто раз смежали очи, чтобы ничего не видеть! И это совершенно забыто Распинаемым! Сколько при самом неведении резких следов преднамеренного лукавства и низкой жестокости, — кои обличали во врагах и гонителях Иисуса личную злобу к Нему, явное желание ожесточить казнь, и без того ужасную, обесславить Крест, сам по себе поносный! Но и это все пренебрежено Распинаемым! А лютейшие болезни при пронзении рук и ног! Не достаточно ли было их Одних, чтобы самое первое чувство в Распинаемом сосредоточить теперь на Нем Самом, на Его собственных страданиях? Но распинаемый Богочеловек возносится духом превыше всего, забывает Свой Крест и Свою смерть; и, как Первосвященник по чину Мельхиседекову, едва возносится на Крест, как возносит молитву о врагах Своих: "Отче, отпусти им; не ведят бо, что творят!" О, кто по сей одной черте не узнает в Распинаемом Агнца Божия, закалаемого за грехи всего мира? А вместе с сим, кто из истинных последователей Его не даст обета быть кротким к врагам своим? — Кто ни разу в жизни не простил своему врагу во имя распятого Спасителя своего, молившего на Кресте о врагах Своих, тот не христианин!

От распинателей и врагов взор Господа со Креста обратился на Матерь и ученика — друга, кои, не удерживаемые никаким страхом, получили, наконец, возможность приблизиться сквозь толпы народа ко Кресту, так что были видимы с него. В другое время, в другом месте, такое усердие и такая близость могли бы служить в утешение: но теперь, но здесь!.. Взгляд на безутешных, растерзанных скорбью, Матерь и ученика, был новым источником страданий для любвеобильного сердца Сына. — Но в этом ли сердце не достанет мужества и любви к Своим присным? — Когда нужно было сотворить чудо всемогущества, Господь сказал Матери- на браке в Кане Галилейской: не у прииде час Мой (Ин. 2; 4). На браке Голгофском прииде час всему! Взглянув на Матерь, Господь немедленно сказал: Жено, се сын Твой! (Ин. 19; 26). Потом ученику: Се Мати твоя! (Ин. 19; 27). Большего утешения со Креста нельзя было преподать ни Матери, ни другу… Равно как, братие, нельзя было оставить большего вразумления нам о святости отношений родственных и дружеских. В самом деле, размыслите: если Сын Божий, до самой смерти Своей, являлся любвеобильным Сыном Своей Матери, постоянным другом Своего ученика, то какое звание, или какие отношения могут уволить вас от исполнения святого долга любви к нашим присным по родству и дружбе? Когда крест не воспрепятствовал сделать завещания, обеспечивающего самое земное состояние оставляемой Матери, то что может препятствовать нам печись о судьбе тех, кои останутся после нашей кончины? Апостол Христов давно заметил и изрек, что нерадящий о присных своих, веры отверглся… и неверного горший есть (1 Тим. 5; 8).

Молитвой за врагов, любвеобильным завещанием к присным, казалось, обняты были со креста об крайности любви чистой. Но оставалось еще место в средине, у самого сердца, не прободенного еще копием, но само собой отверстого для всех. Кто же займет сие место? Разбойник — кающийся. Два злодея были распяты — один одесную, а другой ошуюю, именно с тем намерением, чтобы распятие Господа сделать поноснее в глазах целого Иерусалима: что нужды до сего любви, которая вся покрывает! (1 Кор. 13; 7). Один из сих обешенных молит помянуть его во царствии, и будет помянут сей же час. Царь сего царства Сам теперь на Кресте в ужасных муках: и до сего нет нужды. Пригвожденные ко Кресту руки не воспрепятствуют Владыке жизни и смерти отверзть, заключенный грехами человека, рай.