Страстная неделя - [30]

Пётровский еще раз потянулся и сошел со ступенек.

— Слушай, старуха! — Он стал перед окном. — Дайка сигаретку.

Пётровская выпрямилась.

— Старуха! Видали такого! — отрезала она язвительно. — Сам возьми.

Он пожал плечами, зевнул.

— Ну, давай, принеси! Неохота в квартиру идти.

— А чего тебе еще делать! Не видишь, я занята?

— О господи! — нахмурился Пётровский, — Столько разговоров!

Она сошла наконец с подоконника, минуту спустя вернулась с сигаретой и подала ему через окно.

— Бери, ты, прохвост! Лучше бы помог мне, чем лодырничать целый божий день…

Он засмеялся добродушно и подошел к Владеку, чистившему щеткой большой гуцульский ковер.

— Огонька не найдется, пан Владек?

Владек кивнул головой. Он отложил щетку и вытащил зажигалку из своей щегольской лакейской жилетки. Подав огонь Пётровскому, он и сам закурил. Сигареты он держал в серебряном портсигаре. И вообще придавал большое значение внешнему виду. Брюки у него были безукоризненно отутюжены, светлые волосы старательно прилизаны.

Пётровский затянулся и снова взглянул в сторону балкона Малецких. Утреннее солнце щедро освещало окна второго этажа. Он оперся о железную стойку. Отсюда очень удобно было обозревать весь дом.

— Что слышно, пан Владек? — спросил он.

— Праздник, — ответил тот лаконично, рассматривая свои ухоженные ногти.

— Прием у вас ожидается? — поинтересовался Пётровский, разумеется, имея в виду Замойского.

Владек понял его.

— Где там! — Он слегка поморщился. — Денег у нас нет!

— Отчего же?

— Жильцы не платят.

— Я плачу регулярно, — заметил Пётровский. — Меня упрекнуть не в чем.

— Вы да, — согласился Владек. — Но вот Карская, к примеру, уже четвертый месяц нам должна. А Осипович третий!

— Выгнать! — деловито посоветовал Пётровский.

Владек стряхнул пылинку с жилетки.

— Эх. это ведь легко сказать. Надо же войти в положение человека. Мы бы на такое не пошли…

— Это похвально! — буркнул Пётровский, как бы невзначай общаривая взглядом окна второго этажа.

— Само собой! — ответил Владек с оттенком спокойной и осознанной гордости.

Ирена очень плохо спала в ту ночь. Многократно пробуждалась от чуткого сна и всякий раз с мучительным усилием приходила в себя. Однако не вставала. Раз только приподняла штору.

Ночное небо пылало вдали. Она быстро опустила штору, лежала с закрытыми глазами, объятая тишиной и тьмой, которые не приносили сна. Издалека то и дело доносились выстрелы и сильные взрывы. Крепче заснула она только под утро, когда стало светать на дворе и зачирикали первые воробьи.

Проснулась она средь мерцающих в затемненной комнате солнечных бликов, усталая и разбитая, с острой головной болью. Словно отравлена была мыслями, которые пыталась подавить в себе, предать забвению. Она ни о чем не думала, ни одно воспоминание не врывалось в ее оцепенелую душу. Она была парализована, оглушена, все словно бы умерло в ней: и страх, и страдание, и надежда. Ирена долго лежала средь этой мучительной пустоты, и единственное, что доходило до ее сознания, — резкие, пронзающие тишину звуки со двора: стук ступки, выколачивание ковров, крики детей.

Слышала она и то, что Анна хлопочет в квартире. В какую-то минуту ей даже почудилось, что Анна подошла к двери и прислушивается. Но она не подала признаков жизни. Боялась, что Анна войдет, предпочла притвориться спящей. И вздохнула с облегчением, услышав хлопанье входной двери. Минуту еще прислушивалась. В квартире царила тишина.

Ирена встала и подняла штору, солнце залило комнату ярким светом. В первую минуту он ослепил ее. Она прикрыла глаза ладонью и тогда только увидела Анну с хозяйственной сумкой, медленно, тяжело переходившую улицу.

Перед домом разговаривало двое мужчин. Один был тот самый, что вчера после полудня видел ее на балконе. Она сразу заметила также, что Пётровский, опершись спиной о железную стойку, следит за ее окном. Ирена невольно отпрянула и стала так, чтобы, видя двор, самой оставаться невидимой. Однако Пётровский, сунув руки в карманы штанов, так настойчиво смотрел в сторону балкона, что она, опасаясь, как бы он не заметил ее, отошла еще дальше. Но эпизод этот встревожил ее. Минуту спустя, услышав звуки выбивалки, она снова подошла к балкону.

Сначала она не заметила Пётровского, а только Владека, обстоятельно и мерно выбивающего ковер. Тогда она еще приблизилась, но тотчас, неожиданно для самой себя испугавшись, отступила назад.

Пётровский лежал, развалясь на траве, прямо напротив балкона, за которым он явно наблюдал. Теперь ее охватила такая паника, что, забыв умыться, она поспешно оделась.

Вскоре вернулась Анна, и Ирена выбежала навстречу ей в прихожую.

— Хорошо, что вы вернулись! — воскликнула она. — Мне надо поговорить с вами…

И, не давая Анне слова вставить, принялась сбивчиво объяснять, что оставаться в Белянах ей больше нельзя и что ей лучше немедленно уехать отсюда.

Анна испугалась.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет! — возразила Ирена. — Но взгляните во двор…

Анна послушалась.

— Видите? — спросила Ирена, стоя в отдалении.

Владек как раз стаскивал ковер с перекладины.

— Там слуга нашего хозяина, — объяснила, все еще ничего не понимая, Анна.

— А тот, другой, на траве?