Страсть в пустыне - [2]

«Это я всегда успею», — сказал он сам себе и положил рядом оружие, свое единственное спасение.

Глядя то на мрачный простор пустыни, то на голубую вышину неба, солдат грезил о Франции. С наслаждением он вызывал в памяти запах парижских сточных канав, вспоминал городки, через которые когда-то проходил, лица своих товарищей — самые ничтожные детали своей жизни. Очень скоро из марева, дрожавшего над необъятной пустыней, его воображение южанина выткало картину родного Прованса. Понимая опасность этого жестокого миража, он спустился к подножию холма по склону, противоположному тому, к которому подходил прошлой ночью.

С ликованием обнаружил он в огромных обломках гранита, составлявших основание холма, природное углубление, похожее на пещеру. Остатки плетеной подстилки указывали на то, что это укромное место раньше было обитаемо. В нескольких шагах от пещеры росли пальмы, увешанные финиками. Инстинкт, привязывающий нас к жизни, снова очнулся в его сердце. В нем вспыхнула надежда, что он проживет достаточно долго, чтобы дождаться проходящих мимо магрибцев, или, быть может, услышать грохот орудий, ибо в этот самый момент Бонапарт пересекал границу Египта.

Эти мысли вернули его к жизни. Он натряс немного фиников с пальмы, которая, казалось, гнулась от груза спелых плодов, и попробовал эту нежданную манну небесную. Приятная на вкус, свежая мякоть фиников говорила о том, что его предшественник ухаживал за деревьями. Внезапно недавнее беспросветное отчаяние солдата сменилось граничащей с помешательством радостью. Он снова поднялся на вершину холма и всю оставшуюся часть дня рубил лишенное плодов пальмовое дерево, служившее ему укрытием прошлой ночью. Смутные воспоминания заставили его задуматься о диких животных пустыни, которые могли прийти на водопой к источнику, журчащему между камней у подножия холма. Он решил оградить себя от их непрошенного визита и забаррикадировать вход в свое убежище.

Несмотря на все его упорство и усилия, придаваемые ему страхом быть сожранным во сне, он не смог разрубить пальму на части, но ему удалось ее повалить. Когда под вечер королева пустыни рухнула, звук от ее падения разнесся далеко вокруг, словно вздох самого Одиночества. Солдат вздрогнул, услышав в нем голос, пророчащий несчастье. Но подобно наследнику, недолго оплакивающему своего умершего родственника, он оборвал с верхушки гордого дерева широкие зеленые листья, его поэтичное украшение, и пустил их на починку старой подстилки, на которой собирался провести ночь. Утомленный жарой и работой, он уснул под красной крышей темной пещеры.

Ночью его разбудил странный звук. Он сел и посреди мертвой тишины услышал дыхание какого-то существа; звук его не имел ничего общего с человеческим. От ужаса, усиливаемого мраком, безмолвием и фантасмагориями только что очнувшегося от сна разума, кровь заледенела в его жилах. Он до предела напряг зрение и, различив в темноте два мерцающие желтых огонька, ощутил как волосы зашевелились у него на голове. На мгновение ему показалось, что огоньки были отражениями его собственных зрачков. Но когда в прозрачном ночном воздухе пещеры он начал различать предметы, то увидел, что в двух шагах от него лежал огромный зверь!

Кто это? — лев?.. тигр?.. крокодил?.. Провансалец не был достаточно образован и не знал, к какому виду животного царства могла принадлежать эта тварь. Его невежество лишь распаляло фантазию и удесятеряло страх. Солдат подвергался жестокой пытке — он должен был прислушиваться к ничтожным капризам звериного дыхания и при этом не сметь пошевелиться. Запах такой же сильный, как у лисы, но более резкий наполнил пещеру. Когда он коснулся обоняния провансальца, его страх достиг своего предела. Сомнений не было — он сделал своим бивуаком царственное логово какого-то ужасного зверя. В этот момент опустившаяся к горизонту луна заглянула в пещеру; и тогда в лунном сиянии высветилась пятнистая шкура леопарда.

Лев Египта спал, улегшись, словно огромный пес, какой-нибудь беззлобный хозяин роскошной конуры у ворот особняка. Его морда была повернута к французу.

Леопард на мгновение открыл глаза и тут же закрыл их вновь.

Тысячи тревожных мыслей проносились в голове пленника леопарда. Вначале он хотел застрелить его, но расстояние между ними было короче ружья. И что если он разбудит его? Одна мысль об этом повергала его в оцепенение. Провансалец прислушивался к стуку своего сердца. Он проклинал свой пульс, казавшийся ему слишком громким, и боялся, что он может нарушить сон зверя, дававший ему время подумать о средствах к спасению. Дважды он брался за скимитар с намерением отрубить своему врагу голову, но каждый раз отказывался от этой безумной затеи, опасаясь, что не сможет сразу пробить плотную шерсть; неудача же привела бы к неминуемой смерти. Предоставив всё случайности поединка, он решил ждать рассвета.

И рассвет не заставил себя долго ждать. Теперь провансалец мог лучше рассмотреть леопарда. Его морда была в крови. «Он, должно быть, как следует набил брюхо и не будет голоден, когда проснется», — мелькнуло в голове у солдата, и он старался не думать о том, что трапеза зверя могла состоять из человеческой плоти.