Страсть к Буэнос-Айресу - [2]

и стон муэдзина

с вознесшейся башни

печалит рассветную свежесть,

возвещая столице несчетных божеств

одиночество истого Бога.

(Только подумать:

пока я тасую туманные образы,

мой воспеваемый город живет

на своем предназначенном месте,

со своей планировкой,

перенаселенной как сон, —

лазареты, казармы

и медленные тополя,

и люди с прогнившими ртами

и смертной ломотой в зубах.)

Простота

Садовая калитка

откроется сама,

как сонник на зачитанной странице.

И незачем опять

задерживаться взглядом на предметах,

Что памятны до мелочи любой.

Ты искушен в привычках и сердцах

и в красноречье недомолвок, тонких,

как паутинка общности людской.

А тут не нужно слов

и мнимых прав:

всем, кто вокруг, ты издавна известен,

понятны и ущерб твой, и печаль.

И это — наш предел:

такими, верно, и предстанем небу —

не победители и не кумиры,

а попросту сочтенные за часть

Реальности, которая бесспорна,

за камень и листву.

Прощание

Теперь между тобой и мной преграда

трехсот ночей — трехсот заклятых стен -

и глуби заколдованного моря.

Не содрогнувшись, время извлечет

глубокие занозы этих улиц,

оставив только шрамы.

(Лелеемая мука вечеров,

и ночи долгожданных встреч с тобою,

и бездыханная земля, и небо,

низвергнутое в лужи,

как падший ангел…

И жизнь твоя, подаренная мне,

и запустенье этого квартала,

пригретого косым лучом любви…)

И, окончательный, как изваянье,

на землю тенью ляжет твой уход.

Из написанного и потерянного году в двадцать втором

Безмолвные сраженья вечеров

у городских окраин,

извечно древние следы разгрома

на горизонте,

руины зорь, дошедшие до нас

из глубины пустынного пространства,

как будто бы из глубины времен,

сад, черный в дождь, и фолиант со сфинксом,

который не решаешься раскрыть

и видишь в еженощных сновиденьях,

распад и отзвук — наш земной удел,

свет месяца и мрамор постамента,

деревья — высота и неизменность,

невозмутимые как божества,

подруга-ночь и долгожданный вечер,

Уитмен — звук, в котором целый мир,

неустрашимый королевский меч

в глубинах молчаливого потока,

роды арабов, саксов и испанцев,

случайно завершившиеся мной, —

все это я или, быть может, это

лишь тайный ключ, неугасимый шифр

того, что не дано узнать вовеки?