Страшный Париж - [52]

Сам старый замок, Кастель анн Аларх… Людмила Степановна часто ловила себя теперь на том, что думала о нем с благодарной нежностью, как о живом существе. Замок принял их всех под свою радушную сень, но почему-то особенно полюбил и признал за своих хозяев Шурика и Ирочку. Для них у него не было секретов, и его покорность им была безгранична. Первые дни графиня Загорская жила в непрестанном страхе; невозможно было удержать детей, которые сновали взад и вперед, вниз и вверх по громадному зданию.

Они даже — Людмила Степановна узнала об этом лишь позже, но и то чуть не умерла от испуга, — вылезали на крышу и карабкались на зубцы башен, а по крутым лестницам то и дело слетали вверх тормашками, когда нарочно, а когда и неумышленно. Но никогда из этого не получалось ничего, кроме самых легких и поверхностных синяков и ссадин. Наиболее поразительное произошло, когда через неделю после их переезда, — семейство перебралось в Бретань ранней весной, после того, как были окончены все формальности по вводу во владение, — дети нашли в подвале подземный ход, забытый с незапамятных времен. Последнее, что о нем помнили, это что им будто бы пользовались шуаны. Длинный, больше чем в километр, коридор вел в соседний лес, где выходил в кусты в глубине глухого оврага, неподалеку от холодного чистого ключа, бросавшего звонкую струю к подножию ветхой статуи Мадонны…

Экскурсии маленьких Загорских не ограничивались, понятно, замком. Их хорошо знал и лес, — о котором упорно, хотя видимо и ложно, говорили, что в его глубине водятся еще волки, неизвестно какие, простые или оборотни, — и прибрежье, с его скалами и отмелями, по которому их то и дело носили ставшие коричневыми от загара ножки, — и окрестные деревушки. В двух ближайших, Кер ар Вир и Плуманах, по-французски если и понимали, то никогда между собой не разговаривали. «Живое средневековье!» — думала про себя графиня; исключение составляли такие лица, как школьный учитель, мсье Круазик, или кюре, «отру персон», как его называли крестьяне.

Но для Шурика и Ирочки это не составляло никакого затруднения. После четырех месяцев здесь они, к удивлению матери, свободно лопотали по-бретонски и иногда даже по-бретонски же обращались друг к другу. Им как будто все нравилось в новой жизни; Людмила Степановна никогда не видела их такими довольными и счастливыми; оба с жадной радостью просыпались утром навстречу новому дню и, наверное, жалели бы, что ночью надо спать, если бы не валились вечерами с ног от усталости.

Граф Петр Николаевич неожиданно проявил себя как прекрасный хозяин, справедливости действий которого дивились окрестные крестьяне и землевладельцы; целые дни он объезжал верхом свое новое поместье и какими-то мерами уже ухитрился сильно поднять получавшиеся от него доходы. Остальное время он проводил в библиотеке замка, оказавшейся огромной по размерам и полной редких и курьезных книг на самые различные темы. Особенно он заинтересовался историей прежних владельцев замка, о которой рассказывал богатый подбор документов на французском и латинском языке, хранившийся в архивах Кастель анн Аларх.

Знакомые шаги раздались на каменных плитах. Не оборачиваясь, Людмила Степановна представила себе мужа, каким он был теперь, словно помолодевшего на десять лет, с новым выражением спокойного достоинства в каждом движении, сменившим его прежние нервные и усталые манеры.

Петр Николаевич присел рядом с женой. Они встретились глазами и улыбнулись друг другу с тем светлым довольством жизнью, которое теперь их почти никогда не оставляло.

— Можешь ли ты себе вообразить, что я открыл сегодня в бумагах? — полушутя, полусерьезно начал граф. — Ты, Оказывается, доводишься потомком Мерлину!

— Тому, что жил при дворе короля Артура? — спросила Людмила Степановна. — Неужели это действительно возможно?

— Во всяком случае, видно, что в числе твоих предков по женской линии находится средневековый валлийский бард Давид ап Мирддин, а его современники признавали за подлинного потомка знаменитого чародея.

Они помолчали.

— Знаешь, что я хотела у тебя спросить? — возобновила потом разговор графиня, немного робко, — к Круазику приехал сын из Парижа, студент. Они оба с женой ужасно рады. Я подумала, нельзя ли было бы их всех пригласить в гости? Они ведь нам сильно помогли разобраться в здешних делах. Ты не думаешь, что это будет неудобно?

— Неудобно? Да конечно, нет. Еще бы не хватало, чтобы мы так зазнались! — рассмеялся граф. — Я даже сам хотел тебе сказать, что хорошо бы их как-нибудь позвать, да все забывал. Не знаю, отчего мы этого не сделали раньше.

♦♦♦

Обед удался на славу. Мсье Круазик и его супруга, простые, славные люди, были явно польщены и от всего приходили в восторг. Их сын оказался очень милым и воспитанным молодым человеком, хотя Петр Николаевич не мог удержаться от досады, когда убедился, что он целиком захвачен той левой концепцией, которая составляет подлинную язву в среде французской интеллигенции. Это, впрочем, не помешало графу поддерживать тактичную и приятную беседу с гостями.

— Так вы учитесь в Школе Восточных Языков? — говорил он молодому Круазику за кофе. — Мне пришло в голову попросить вас об одном одолжении. Ты, помнишь, Люда, — обернулся Загорский к жене, — ведь на Шуриковом абажуре что-то вырезано арабскими буквами. Я хочу попросить мсье Франсуа посмотреть на эту надпись; может быть, он сумеет ее разобрать.