Страшные немецкие сказки - [7]
Раз все народы мира проходят одинаковый путь развития, то и поэзия у них развивается по одинаковым законам. Что вы там лепечете о европейской психологии, о христианских корнях? А ну-ка гляньте на языческие пережитки в ваших верованиях — они те же, что у первобытных народов! А сказочные сюжеты? Изучите-ка фольклор негров и папуасов — вы найдете много знакомых мест. Вот, к примеру, анимизм — вера в одушевленность природы, основа всех без исключения религий (Тайлор). Им объясняется бесконечное число сказок у всех народов мира — о духах колодцев, водопадов, ручьев, болот, вулканов, о встречах с волшебными существами>[43]. Как видим, ко двору пришлись и построения мифологической школы с ее богами-ветрами и героями-молниями, и замечания Буслаева и Веселовского о самозарождении сюжетов.
К анимизму, чьи следы в Европе худо-бедно отыскали «мифологисты», новая школа добавила тотемизм, бросавший свет на превращение людей в животных, и каннибализм, обуславливающий существование людоедов. Вот и получилось, что мотивы европейских сказок — прямое отражение верований первобытного (по определению марксистов, доклассового) общества. Фольклор дикарей, отличающийся «высокими художественными достоинствами», позволил «заглянуть в предысторию жанра волшебной сказки»>[44]. С образцами этих «достоинств» мы не раз столкнемся.
Немногие осмеливались, как Жирмунский, заикнуться об отсутствии в бразильских и африканских сказках характерной для Европы «волшебной романтики». В Южной Америке юноша или девушка часто, пропадая в лесу, обретают там звериного супруга. В принца или принцессу это дикое животное не превращается. Оно приходит в селение, а потом его оттуда изгоняют люди, лишая себя навсегда его помощи и временного благополучия>[45].
Другой пример. В мифе народа тукуна (Бразилия, Колумбия, Перу) охотник по имени Монманеки замечает в лесу лягушку, прячущуюся в норку при его приближении. Забавы ради Монманеки каждый раз мочится в эту норку. И волшебное превращение свершается! Охотник встречает красивую молодую женщину. Она беременна. «Я — бывшая лягушка, а забеременела я оттого, что ты часто направлял на меня свой пенис». Монманеки берет ее в жены и кормит черными жуками — ничего другого она не ест. Мать героя недовольна («Что за гадость?») и, вероятно, из лучших побуждений заменяет жуков стручковым перцем. Перец обжигает невестке рот. Обидевшись, она превращается обратно в лягушку и бросается в воду>[46].
Я допускаю, что столь высокохудожественное творение может вдохновить фрейдистов, которые тоже интересовались сказками. Заманчивые ассоциации: стрела — пенис и т. п. Но разумно ли сравнивать его с общеевропейским сюжетом о царевне-лягушке?
Почти сразу перед этнографами встал вопрос, по сей день не утративший актуальности. Почему при одинаковости законов развития туземцы так задержались со «спуском с ветки»? Только природными и социальными условиями это не объяснишь, а при дальнейших поисках ответа многие краснеют и отходят в сторонку. Не тактично, знаете ли. Остальные попросту не считают дикарей неразвитыми — но такой взгляд в период между войнами еще не выработался. Для тех лет характерны скорее позиции социологической школы и ее лидеров Э. Дюркгейма и Л. Леви-Брюля.
Леви-Брюль, как и все тогдашние этнографы, преклонялся перед естественными науками. Их отсутствие у культурно отсталых народов заставило ученого усомниться в гипотезе об одинаковости мышления европейца и дикаря. С гордостью просвещенного человека, свободного от суеверий, он писал: «Мы (цивилизованные люди. — А.В.) всегда будем пытаться выявить причины путем анализа связи явлений, не выходя из рамок поддающихся контролю фактов. Мы не станем апеллировать к сверхъестественному. Даже умы, которые верят в провидение, допускают, что оно не действует каждый раз произвольно и, если исключить чудеса, которые тоже предопределены, оно никогда не прерывает правильного хода явлений в природе»>[47]. В этих словах выражено старое как первородный грех стремление человеческого разума подчинить сверхъестественные силы «правильным» законам. Еще блаженный Августин был уверен: Бог не прикажет ему ничего такого, что по его, Августина, понятиям оказалось бы предосудительным>[48].
Туземец тоже умеет наблюдать, но не делает из наблюдений объекта для размышления, а старается узреть в поразившем его событии вмешательство потусторонних сил. Тип первобытного мышления, пропитанного мистикой, Леви-Брюль назвал дологическим, в отличие от современного логического, апеллирующего к опыту. Но и тут он не был оригинален. Еще А. Шопенгауэр противопоставлял мистика философу. Мистик исходит из индивидуального мироощущения и потому никого не может убедить, а философ — из общего для всех. Достоинство философа — умение размышлять над полученными данными и комбинировать их: вот почему он может убеждать других>[49].
В сформулированном Леви-Брюлем законе партиципации (сопричастия) — для первобытного человека предмет может быть самим собой и одновременно чем-то иным — легко отследить влияние мифологической школы. Только там, где лингвисты оперировали ассоциациями и метафорами, выявляя связь между богом и Солнцем, ведьмой и грозой, этнограф указывает на веру человека в то, что он одновременно является животным (тотемизм)
Привидения обитают не только в Англии. Издревле русские кладбища населяли мертвецы, колоритом не уступающие кельтским и норманнским чудовищам. В конце XVIII века, с пробуждением интереса к западноевропейской мистике, к страшным народным призракам добавились благопристойные дворянские духи. Свои взгляды на посмертные визиты были у монашества и белого духовенства. Под влиянием этих идейных течений сформировался комплекс преданий о русских привидениях: деревенский и городской фольклор, дореволюционная проза и поэзия, духовная публицистика.Многие легенды варьируют знакомые нам по Англии сюжеты, подчиняющие мир духов моральным принципам, светскому этикету, личным чувствам, политическим страстям.
Каменные кольца Стоунхенджа столетиями задают загадки исследователям. Вокруг этих камней вьется множество мифов, легенд и гипотез. Как только удалось возвести это грандиозное сооружение? Для чего? Какие ритуалы здесь совершались? Какие праздники проводились? Кто приходил сюда? Кому, наконец, принадлежал Стоунхендж?Это – один из самых выдающихся памятников мегалитической культуры, существовавшей в Европе на исходе неолита. До сих пор остается не вполне ясным его назначение. Судя по всему, здесь проводились ритуальные празднества, совершались погребения, устраивались собрания.
Рассказы о привидениях — одно из величайших сокровищ литературы и фольклора Туманного Альбиона, привлекающее внимание читателей и слушателей, туристов и ученых. Однако никто до сих пор не исследовал призраки с точки зрения самой культуры, их породившей. Откуда они взялись в Англии? Как менялись представления англичан о привидениях, и кто повинен в этих изменениях? Можно ли верить фольклорным преданиям или следует считать их плодом фантазии? Автор не только классифицирует призраки, но и отмечает все связанные с ними стереотипы: коварные и жестокие аристократы, несчастные влюбленные, замурованные жены и дочери, страдающие дети, развратные монахи, проклятые грешники и т. д.Книга наполнена ироническими насмешками над сочинителями и героями легенд.
Среди всех чудесных персонажей самая необычная судьба выпала на долю вампира. Он прошел путь от невидимой или уродливой твари, не имевшей в себе ничего человеческого, к трупу, приводимому в движение духом, но наделенному человеческими привычками, и далее — к живому человеку, сначала бессмертному, а затем и смертному. Внушавшее ужас, отвергаемое людьми чудовище было в итоге признано цивилизованным гражданином, верным другом, пылким любовником и духовным лидером. В настоящее время поставлено под сомнение даже качество, делавшее вампира вампиром, а не привидением, колдуном, людоедом и т. п., — его жажда крови.Отслеживая различные признаки вампира по мере их возникновения и отмирания, автор выстраивает сложную эволюционную цепочку, в основе которой древние поверья о крови, исторические свидетельства о кровопийцах, документальные и фольклорные данные о существах из Восточной Европы, окрещенных вампирами, произведения XVIII–XXI веков — художественная литература, кино, комиксы, а также гипотезы этнографов, историков, медиков о происхождении этого удивительного существа.Знак информационной продукции 16+.
История Англии неотделима от истории ее элиты — королей и герцогов, баронов и графов. Славные семейства, некогда ведавшие судьбами государства, теперь пребывают в упадке. Английские замки и усадьбы тоже пережили расцвет и запустение, а многие из них навсегда расстались со своими хозяевами. Но прислушайтесь — в их стенах еще звучит музыка в камне, и бродят призраки прошлого!В легкой ироничной манере автор повествует о рыцарях и политиках, архитекторах и садовниках, писателях и привидениях — всех тех, чьи судьбы так или иначе связаны с дворянскими гнездами старой доброй Англии.
Бретань… Кельтская Арморика, сохранившая память о древних ужасах и обогатившаяся новыми христианскими впечатлениями. В ее лесах жили волки-оборотни и дикарь Мерлин, у дорог водили хороводы карлики, по пустошам бродил вестник смерти Анку, мертвая голова упорно преследовала людей, ночные прачки душили их свежевыстиранным бельем, а призраки ночи пугали своими унылыми криками. На луне была замечена подозрительная тварь, наряду с дьявольскими камнями успешно оплодотворявшая молодых бретонок. Жиль де Рэ залил детской кровью полгерцогства, а другую половину заселили чудаковатые зверушки.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.
Вторая книга о сказках продолжает тему, поднятую в «Страшных немецких сказках»: кем были в действительности сказочные чудовища? Сказки Дании, Швеции, Норвегии и Исландии прошли литературную обработку и утратили черты древнего ужаса. Тем не менее в них живут и действуют весьма колоритные персонажи. Является ли сказочный тролль родственником горного и лесного великанов или следует искать его родовое гнездо в могильных курганах и морских глубинах? Кто в старину устраивал ночные пляски в подземных чертогах? Зачем Снежной королеве понадобилось два зеркала? Кем заселены скандинавские болота и облик какого существа проступает сквозь стелющийся над водой туман? Поиски ответов на эти вопросы сопровождаются экскурсами в патетический мир древнескандинавской прозы и поэзии и в курьезный – простонародных легенд и анекдотов.