Страшное обаяние - [3]

Видимо, он здорово струхнул, когда сбил меня. Вон, почти сознание теряет!

– Да ладно, не переживайте вы так. Это всего лишь нога, надеюсь, что с ней ничего серьезного. А вот если вы потеряете сознание, то последствия могут быть куда печальнее. Тем более на такой скорости! – я попыталась его успокоить.

– Почему нога? – спросил он. – У меня прострелена рука. Болит – сил нет!

Я посмотрела на его руки. Кошмар! Прямо возле моего носа на его правой руке расползлось огромное пятно крови. Столько крови я еще никогда не видела. Наверное, вытекло литра три, не меньше! Еще пара литров – и он покойник. Как он может вести машину в таком состоянии??? Теперь меня окончательно замутило. Я начала издавать утробные звуки.

– Тебе плохо? – спросил водитель.

– Угу, – промычала я.

Рядом со мной открылось окно.

– Высунь голову в окно. Может, станет легче, – предложил дяденька.

Я высунула и наконец-то смогла избавиться от шампанского и торта. Мы как раз проезжали фонарь, и на секунду в зеркале бокового вида я увидела свою физиономию. Выглядела я ужасно: даже не сразу поняла, что это я. Лицо перепачкано грязью, нос распух, под глазами светились синяки. Шапочка, полностью закрывающая волосы, действительно делала меня похожей на мальчишку. Я потрогала нос. Он сильно болел. Кажется, эти синяки исчезнут нескоро. Хорошо, хоть мутить перестало.

– Фу, – облегченно вздохнула я.

– Тебе лучше? – спросил водила. – Наверное, у тебя сотрясение. Тебе нужно полежать. Что мне с тобой делать?

– Может, высадите меня где-нибудь? – предложила я.

– Где я тебя высажу? Скоро начнется бездорожье. Извини, парень, но до ближайшего населенного пункта километров сорок! Посты ГАИ мы уже проехали, но там я тебя не мог высадить. Сейчас встреча с полицией мне ни к чему.

Ага! Он, наверное, бандит. Плечо прострелено, полиции боится – значит, в бегах. Я вдруг вспомнила о сюрпризе в своей ванной. Но я вроде как тоже в бегах. Вот же нашли друг друга! Повезло…

Так что же у него с рукой? Нужно, наверное, остановить кровь, пока еще что-то осталось.

– Давайте я перевяжу вам руку? У вас есть аптечка? – предложила я.

– Да, сейчас подам. Посмотри еще что-нибудь обезболивающее.

Скрипя зубами и постанывая, он достал из бардачка аптечку и подал мне. Я взяла бинт, жгут, перекись водорода, ножницы и «Пенталгин». Подала ему таблетки, а сама занялась раной.

– Можно, я разрежу пиджак? – спросила я.

Водила хмыкнул. Ну да, понятно, глупый вопрос! Пиджак и так был безнадежно испорчен. Я аккуратно отрезала рукав повыше раны. Сделать это оказалось очень сложно: машину сильно трясло. Видимо, мы уже ехали по бездорожью. Без одежды рука выглядела жутко: сквозная рана с рваными краями, залитая кровью. Я чуть не потеряла сознание.

– Не бойся, парень! Перевяжи, как сможешь. Приедем, я потом сам посмотрю, – немного отрезвил меня водитель.

– Хорошо, – стиснув зубы, согласилась я.

Я промыла рану перекисью, перевязала бинтом и наложила жгут выше нее. Уже наматывая жгут, я думала… Водила-то силен! Мало того, что до сих пор терпит боль, он ведь еще как-то поднимал меня и укладывал в машину. Как это можно было сделать с простреленной рукой?! Я пригляделась: сплошные мышцы да и объем, дай боже! Уважение к нему возросло. В моей небогатой на любовные приключения жизни попадались все больше хилые парни. Сейчас модно, чтобы мальчики были похожи на девочек, а девочки – на мальчиков: так называемый унисекс стирал границы полов. Мне это никогда не нравилось. Хотелось, чтобы мужчины были мужественными, как в старых фильмах про войну. Я хотела рассмотреть раненого в зеркале обзора, но на улице было уже темно, а света от приборной доски было недостаточно.

– Вы как? – заботливо спросила я.

– Да, спасибо! Сейчас немного лучше. Тебя как зовут?

– Сте… – начала я, но вспомнив, что он принимает меня за мальчишку, решила назваться мужским именем: – Степан!

«Не буду пока рассекречиваться», – решила я. Может, так безопаснее. Мое женское имя – Анастасия, но с детства, благодаря моему любящему папе, все называют меня Стеша. Пока я была маленькой, меня называли Настенькой. Когда я начала подрастать, папочка, умиляясь моей красоте, говорил:

– Ну, Анастасия, совсем взрослая! Ты уже не Настенька, а Анастейша! Будем тебя так называть!

Мама согласилась. Только бабушка, у которой был зоркий и не замыленный слепым обожанием глаз, сказала:

– Ой, не смешите меня! Какая из нее Анастейша?! Вот Стеша – в самый раз!

С тех пор все родные и друзья зовут меня Стешей. Я так привыкла, что не всегда отзывалась на имя Настя или Анастасия. Да и права была бабушка. Имя Анастейша могло подойти какой-нибудь сказочно красивой девочке, а не такому лягушонку, как я. Я с детства не питала иллюзий относительно своей внешности, так же, как и бабушка. И только мои родители с самых пеленок считали меня необыкновенно красивым ребенком. Раньше, держа меня высоко на руках, мама говорила:

– Виктор, ну посмотри, какая она красивая, необыкновенная девочка!

Папа ей вторил. Бедная бабушка, глядя на мои кривенькие ручки и ножки, на некрасивую мордочку, думала, что у мамы послеродовая горячка, и она не замечает моей непривлекательности, а папа ей вторит, чтобы не огорчать. Но время шло, а родительское помешательство не проходило: они слепо обожали свое дитя. Только бабушка видела все мои недостатки, и поэтому часто спускала с небес, куда меня возносили родители, на землю. Она считала, что я должна была приспособиться к реальному миру с теми данными, какие мне дал бог. И она была права. Бабушка подсказывала, как, не будучи симпатичной, стать милой. «Знаешь, многие красивые люди бывают неприятны в общении, так как не обладают обаянием. Стоит им начать говорить, как они теряют всю свою привлекательность. Научись слушать собеседника, запоминать то, что его волнует. Старайся быть искренней и участливой. Ты увидишь, что эти качества намного ценнее холодной красоты», – говорила она. И я училась запоминать, сопереживать, в общем – обаять.