Страшное дело. Тайна угрюмого дома - [12]

– Я просто не знаю, идти ли даже туда? – спросил Смельский. – Я не могу кривить душой и быть в том обществе, где будут разыгрывать несчастных и прятать свою злоумышленность… Ты говоришь, деньги найдены при нем только в количестве пяти тысяч облигациями…

– Да! – грустно, но утвердительно качнул головой Шилов.

– Стало быть, ясно, что остальные он скрыл.

– Да.

– Знаешь, это чудовищно!

Смельский пожал плечами и потом, проведя рукой по своим пышным курчавым волосам, опустил голову.

– Мне теперь предстоит задача вырвать оттуда мою невесту… – задумчиво сказал он.

– Я бы тебе советовал это сделать поскорее! – внушительно заметил Шилов.

Взволнованный Смельский пожал руку приятеля и в сопровождении его спустился с лестницы.

Он шел по аллее задумчивый, мысли его были тревожны.

Есть факты в быте человеческом такие странные, такие диссонирующие с обыденностью, что при встрече с ними получается и чувство какое-то странное, которому нет названия и характеристики.

Смельский чувствовал нечто подобное.

О Краеве он слышал, как о великолепном человеке, как о труженике и хорошем семьянине. Такое мнение о нем он составил себе из писем Татьяны Николаевны к Анне, которые последняя читала ему.

Он составил характер человека в самом хорошем смысле, и вдруг тот покусился на грабеж, а она, эта женщина, которую так любила и уважала Анна, оказалась сообщницей гнусного преступления.

Смельский в конце концов не знал, что и думать.

Одно теперь ему хотелось: как можно скорее прийти туда и собственными глазами сделать наблюдения.

Он комкал в руках обрывок письма Краевой с тем местом, где она несколько недель назад извещала Анну о переезде на дачу и приписывала адрес.

«Но бог знает, – продолжал он думать, шагая по широкой тенистой дороге парка, – может быть, этот тихоня Краев, этот по виду превосходный человек, скрыл и от жены своей замысел и хотел скрыть и самое преступление?

Недаром говорится, что в тихом омуте и водятся черти…

Есть такие люди! Может быть, это и так, – старался он себя успокоить, – может быть, несчастная женщина и не виновата ни в чем, да и Дмитрий не прав со своими подозрениями и на нее? Увидим!»

Он еще прибавил шагу и вскоре вышел из парка в дачную местность.

Пройдя несколько по улице, где домики стояли рядом, утопая в листве садов, он свернул на заднюю линию и стал спрашивать дачу, означенную в адресе.

Двое мужиков, показывавших ему сперва направление, по которому он должен идти, не выразили никакого удивления, но зато попавшаяся франтоватая горничная выпучила на него глаза и, прежде чем ответить, пристально оглядела с ног до головы.

А потом, когда они уже разошлись, много раз подряд оглядывалась, пока не свернула за угол.

Сестры

Подъехав к даче, Анна увидала в садике детей и с ними толстую, очень почтенного вида няньку, такую, какие бывают около детей богатых аристократических домов.

Тут же, около них, сидел на скамейке старик в белом чесучовом[2] костюме и соломенной панаме.

Он разговаривал со старшим мальчиком, и тот, видимо, был доволен этой беседой и ничуть не дичился старика.

Он помнил Аню по прошлогоднему приезду и поэтому, как только она появилась у калитки, указав на нее, крикнул:

– Тетя Аня приехала!

Старик взглянул на входившую молодую девушку и, почтительно приподняв шляпу, встал со скамьи, Анна невольно остановилась перед этим великолепным стариком, наружность которого была так красива и изящна.

Но это был только миг, затем она ответила поклоном и быстро прошла через крыльцо в дачу.

На нее пахнуло лекарствами, а из комнаты налево высунулась голова сестры милосердия в белой накидке.

Она, словно хозяйка этого дома, спросила у Анны, что ей угодно.

– Где Таня? Татьяна Николаевна? Я ее сестра!

– Ах вот что! – ответила сиделка. – Сестра ваша больна… Она теперь в забытьи… Впрочем, не тревожьтесь, ей сегодня получше. Она уже перенесла кризис.

– А Павел Павлович где?

– Я никакого Павла Павловича не знаю.

– Муж Татьяны Николаевны.

– Не знаю.

– Он уехал разве куда-нибудь?

– Не знаю!

Анна пожала плечами и хотела уже выйти в сад, чтобы хоть у кого-нибудь добиться толку, когда ее окликнула из двери, ведущей в кухню, девочка, раньше смотревшая за детьми.

– Барышня! Барышня! Пожалуйте сюда!

Анна невольно двинулась на этот зов.

– Здравствуйте, Анна Николаевна! – сказала девочка. – Вы барина спрашиваете? Ах, барышня, если бы вы знали, что случилось! Барина ведь в полицию взяли. Барин украл деньги у сламотовского управляющего…

Анна совершенно опешила и долго, вероятно, не добилась бы толку и не поняла ничего, если бы тот старик, который сидел в саду с детьми, не показался на пороге и не сделал ей почтительный и в то же время многозначительный знак последовать за ним в садик.

Анна невольно повиновалась этому жесту, потому что в нем было нечто повелительное, а лицо старика – серьезное-пресерьезное.

– Позвольте вам рекомендоваться, – сказал старик, – Виктор Казимирович Сламота.

– Очень приятно, граф! – сказала Анна, но испуганным, дрожащим голосом и тотчас же прибавила: – Ради бога, объясните мне, что с моей сестрой и с зятем?

– А, вы сестра госпожи Краевой! Сядемте немножко, поодаль вот тут, мне очень жаль, что мне именно, а не кому-либо другому, приходится объяснять вам то, что тут произошло. Но, понимая, что никто, кроме меня, этого сделать не может, я считаю долгом передать вам следующее.