Странствия - [211]

— О Иисусе Христе, любовь души моей, во имя пяти ран, терзавших тебя на кресте, помоги нам!

И точно в этот миг кораблю неким чудом удалось подняться на волну, мгновенно был отдан риф на фоке, и угодно было господу нашему, чтобы судно выпрямилось и снова стало слушаться руля. Шлюпка между тем совершенно исчезла, отчего все мы горько заплакали и стали молиться за души тех, кто в ней находился. Таким вот образом в великих трудах проносились мы по волнам всю эту ночь до утра, но и когда рассвело и с марса уже можно было оглядеть всю окрестность, шлюпки нигде не оказалось, вокруг нас были одни лишь высокие, вспененные, разлетавшиеся брызгами гребни. Через полчаса после восхода солнца святой отец, который находился в каюте капитана, поднялся на ют, где стояли боцман, штурман и еще семь португальцев, и, поприветствовав всех с веселым и спокойным выражением лица, спросил, не появлялась ли шлюпка, на что ему ответили, что нет, не появлялась. Когда же он попросил боцмана послать кого-нибудь на марс посмотреть, нет ли ее где-нибудь, один из присутствующих сказал, что она, верно, найдется тогда, когда потеряют другую, на что святой отец, которому больно было слышать такие слова, воскликнул:

— О брат Педро Вельо (ибо таково было имя говорившего), скудна ваша вера. Неужели вы думаете, что есть что-либо невозможное для господа бога? Уповайте на него и на пресвятую матерь божью, присноблаженную деву Марию, которой я обещал три мессы в благословенном храме Богородицы на Холме в Малакке, — она не допустит, чтобы погибли те, кто находился на шлюпке.

Педро Вельо эти слова устыдили, и он примолк. Тем временем боцман, чтобы доставить удовольствие святому отцу, сам поднялся на марс вместе с другим матросом и оставался там с полчаса, всматриваясь в горизонт, но нигде ничего не увидел.

— Ну что же, спускайтесь, видно, ничего не поделаешь, — ответил отец. Потом он позвал меня к себе на ют и попросил согреть ему немного воды, так как у него очень нехорошо в желудке, чего я за грехи мои сделать не мог, так как накануне, когда в начале шторма облегчали палубу, и камбуз и очаг выбросили за борт. Он пожаловался мне, что у него сильно болит и по временам кружится голова, на что я заметил:

— Нет ничего удивительного, что ваше преподобие так себя чувствует. Вы уже три ночи не спите и ни крошки не ели, как мне сказал мосо Дуарте да Гамы.

На это он ответил:

— Мне очень жалко капитана, он безутешен и всю эту ночь, с тех пор как оторвалась шлюпка, проплакал, так как на ней был среди прочих его племянник Афонсо Калво.

Я же, заметив, что отец Франциск зевает, сказал ему:

— Подите-ка, ваше преподобие, и прилягте тут у меня в каюте, быть может, вам удастся заснуть.

Он согласился, поблагодарил меня и попросил приставить к двери каюты моего китайца, наказав ему запереть его, но при первом же зове выпустить.

Все это, вероятно, происходило между шестью и семью часами утра, раньше или позднее. Святой отец пробыл в каюте почти до захода солнца. Как-то случилось мне позвать китайца, который все время дежурил у двери каюты, и я велел принести мне ковшик воды, и при этом спросил его, уснул ли отец, на что тот ответил:

— Он и не ложился, все стоит на коленях на койке и плачет.

Я велел китайцу вернуться и сидеть у двери, пока святой отец не позовет его.

Франциск Ксаверий был погружен в свою молитву почти до заката солнца, когда наконец вышел на ют, где все португальцы из-за сильной качки и крена судна сидели прямо на палубе. Приветствовав их всех, он спросил лоцмана, не появлялась ли шлюпка, на это ему ответили, что она, без сомнения, погибла, так как такие огромные валы должны были ее непременно захлестнуть, и даже если господь бог чудом ее спас, она неизбежно бы отстала от нас, по крайней мере, легуа на пятьдесят.

На что святой отец возразил:

— Так, естественно, должно казаться, и все же, штурман, вы бы очень меня обязали, раз мы ровно ничего от этого не теряем, если бы во имя божье согласились подняться на марс или послали туда какого-нибудь матроса, чтобы он внимательно осмотрел все море и мы не должны были упрекать себя за это упущение.

Штурман сказал, что охотно сам взберется на марс, и боцман последовал за ним, но не потому, что они надеялись что-либо оттуда увидеть, а просто из уважения к отцу Франциску. Наконец, простояв там довольно долго, они ответили, что ничего не видят, чем, по всеобщему мнению, святой отец был очень удручен. Он склонил голову на поручень юта и оставался так некоторое время, не говоря ни слова, погруженный в глубокую грусть, казалось даже, что он расплачется. Но наконец напоследок он поднял голову, раскрыл рот и глубоко вздохнул, как будто, выдыхая воздух, хотел вместе с ним выдохнуть из себя и всю печаль, поднял руки к небу и произнес со слезами на глазах:

— Иисусе Христе, истинный боже наш и господи, умоляю вас ради мук вашей священнейшей смерти и страстей, сжальтесь над нами и спасите души верных, находящихся на этой шлюпке.

Сказав это, он снова опустил голову на поручень, к которому прислонился, и замер так, как будто на какой-то миг впал в забытье. Но в это время раздался голос мальчика, сидевшего в снастях: «Чудо! Чудо! Наша шлюпка!» Голос этот привлек всех к левому борту, откуда крикнул мальчик, — и действительно, примерно на расстоянии выстрела из мушкета оказалась наша шлюпка. Все были настолько поражены столь невиданным и необычным случаем, что бросились, рыдая, как дети, друг другу в объятия, и от громкого плача некоторое время на всем корабле нельзя было расслышать человеческого голоса. Все устремились к святому отцу, чтобы припасть к его ногам, но он не позволил этого сделать и поспешил удалиться в каюту капитана, где заперся на ключ, чтобы никто с ним не говорил.