Странствия - [163]

Все это заставило уцелевших вельмож поскорее перебраться в город Жапару, находившийся в пяти легуа от Демы в сторону Внутреннего моря. Выждав, пока успокоится чернь, которой было еще очень много, они наконец сошлись на том, кого избрать Пангейраном, каковое слово означает, собственно, «император». Выбор их остановился на Пате Сидайо, принце Суробайском, ранее не входившем в число восьми кандидатов, ибо так им показалось лучше для всеобщего блага и успокоения страны, и выбором этим народ остался очень доволен. За принцем из селения под названием Пизаманес, расположенного в двенадцати легуа от Жапары, отправился король Панаруки. Через девять дней будущий император прибыл с двухсоттысячным войском на тысяче пятистах калалузах и журупангов и был немедленно коронован по местному чину Пангейраном всей Явы, Бале и Мадуры, каковые в совокупности своей представляют собой весьма большую, могущественную и богатую монархию. После этого император немедленно направился в Дему с намерением восстановить столицу и вернуть ей прежний ее вид. Первым долгом он поспешил наказать виновных в разрушении города. Однако ему удалось обнаружить лишь пять тысяч человек, ибо остальные скрылись. Несчастным уготовлены были два вида казни: одних живьем сажали на кол, а других сжигали на тех самых судах, на которых они были захвачены. Казни эти длились четыре дня, и каждый день умерщвлялось огромное количество преступников, чем мы, португальцы, были потрясены. Но так как страна еще продолжала бурлить и успокоения в ней не наступало, мы попросили разрешения у сундского короля перебраться в порт Банту, где находилась наша джонка, ибо время муссонов уже наступило и можно было отправиться в Китай. Он охотно согласился и не потребовал даже пошлины за наши товары, более того — дал нам по сто крузадо каждому, а на тех четырнадцать, которые пали в бою, велел отпустить по триста крузадо для передачи их наследникам. Мы сочли это весьма хорошей наградой и были чрезвычайно благодарны королю за его благожелательность и щедрость. Из Демы мы немедленно отправились в Банту, где задержались на двенадцать дней, готовясь к нашему плаванию.

В Китай мы ушли вместе с четырьмя другими кораблями, направлявшимися туда, и забрали с собой Жоана Родригеса, португальца-язычника, о котором я уже упоминал. В Пасарване он был брамином одной из пагод, посвященных Киаю Накорелу, а сам принял имя Гуашитау Факален, что означает: «Совет святого». Этот Жоан Родригес по прибытии своем в Китай сел на судно, отправлявшееся в Малакку, и там снова был принят в лоно нашей святой католической церкви. На него наложили епитимью: один год прослужить в больнице для неизлечимых, что он и сделал. По окончании этого срока он умер как добрый и истинный христианин. По всей вероятности, всевышний смилостивился над ним, ибо, несмотря на столько лет отступничества, бедный грешник сберег душу живую и перед смертью успел сотворить угодные богу дела, за что господу нашему хвала во веки веков.

Все наши суда благополучно прибыли в порт Шиншеу, где в те времена торговали португальцы, и там нам пришлось задержаться на три с половиной месяца. Все это время мы рисковали жизнью, ибо страна была охвачена войнами и мятежами, и вдоль берега непрестанно ходили большие армады из-за великих грабежей, которые учиняли японские пираты. Таким образом время для закупки товаров оказалось неподходящим: в городе было неспокойно, и купцы не решались выходить из своих домов. Вследствие этого нам пришлось перейти в порт Шабаке, где у бара стояло на якоре сто двадцать джонок. Последние, затеяв с нами ссору, отобрали у нас три судна из пяти, причем в бою погибло четыреста христиан, в том числе восемьдесят два португальца. Остальные два спасшихся чудом корабля, на одном из которых оказался я, вышли в открытое море и, не будучи уже в состоянии приблизиться к берегу из-за восточных ветров, которые дули весь этот месяц, были вынуждены уйти, хоть и весьма неохотно, к берегам Явы.

Мы уже двадцать шесть дней шли не без труда по взятому нами курсу, когда увидели остров под названием Пуло-Кондор, лежащий на восьмом с третью градусе широты и расположенный к зюйд-осту от камбоджийского бара. Когда мы почти поравнялись с островом, на нас с зюйда налетел такой неистовый шквал, что мы уже готовы были считать себя погибшими. Убрав все паруса, мы предоставили ветру гнать нас, но около острова Лингуа ветер внезапно перескочил на вест-зюйд-вест, причем дул он с такой силой и толчея на море взбивала валы столь высоко, что мы не могли поставить ни единого паруса. Опасаясь подводных скал и рифов, которые лежали у нас по носу, мы стали бортом к волнам и попробовали дрейфовать, пока через довольно продолжительное время у нас в корме на уровне кильсона не разошлась обшивка и воды над нижней палубой не набралось девять пядей. Поняв, что мы вот-вот должны пойти ко дну, мы вынуждены были срубить обе мачты и сбросить все товары за борт, что несколько облегчило джонку. Так мы носились по воле волн остаток дня и часть ночного времени, пока господь бог по беспристрастной своей справедливости не допустил, чтобы, не зная как и ничего не видя, мы были выброшены на скалы, отчего джонка наша раскололась на четыре части, причем погибло шестьдесят два человека. Это несчастное событие настолько лишило нас сил и сообразительности, что никому не пришло в голову подумать о каком-нибудь спасательном средстве, о чем позаботились, в отличие от нас, китайцы, бывшие у нас на джонке. Они были настолько предприимчивы, что уже до наступления утра смастерили себе плот из обломков судна и досок, которые им попались под руку, связав их с помощью такелажных снастей. Плот получился такой, что на нем свободно могло поместиться сорок человек. Но обстоятельства у нас были по пословице: «Ни отец сыну, ни сын отцу» — каждый, будь то китайский матрос или наш собственный раб, заботился только о себе и ни о ком другом не думал. Так что когда Мартин Эстевес, хозяин джонки, спросил своих собственных мосо, не угодно ли им будет пустить его на свой плот, они ответили ему, что не угодно. Ответ их услышал один из наших, по имени Руи де Моура, и, не в силах вынести неблагодарности и неучтивости, с которой они теперь обходились со своими хозяевами, поднялся с места, где он лежал, жестоко израненный, и обратился к нам с небольшой речью. Он сказал, что следует помнить, как позорна и отвратительна трусость, и что мы должны понять, как необходимо для нашего спасения постараться отобрать этот плот, и всякое другое в том же духе. Слова его воодушевили нас, и, сосредоточив все помыслы на единой цели, мы, двадцать восемь португальцев, с новой отвагой, вселенной в нас сознанием чести и необходимостью, ринулись как один человек на сорок китайцев, которые уже были на плоту, и, смешавшись с ними, так яростно орудовали мечами против их топориков, что за несколько мгновений уложили всех, потеряв при этом шестнадцать человек убитыми, между тем как остальные двенадцать отделались тяжелыми ранениями, впрочем, двое из них на другой же день умерли.