Странствия - [4]

А потом вмешалась Сеси. Сеси вошла в Марианну, как рука в перчатку.

Марианна прыгала, бегала, вопила, стреляла глазками. Юбки Марианны взлетали, а волосы она расплела, и они парили над полуобнаженными плечами сияющей фатой. Марианна хихикала и звенела, как колокольчик в юбках-колокольчиках. Марианна корчила рожицы, изображая множество оттенков кокетливой застенчивости, веселья, смышлености, материнской заботы и любви.

Ухажеры толпами ходили за Марианной. Марианна вышла замуж.

И тогда Сеси оставила ее.

Марианна ударилась в истерику: стержень, который держал ее, исчез!

Целый день она пролежала, будто пустой, сброшенный корсет. Но привычка уже въелась в нее. Часть Сеси осталась в ней, как застывший в сланце отпечаток какого-нибудь ископаемого. И Марианна начала следовать обретенным привычкам, и осмысливать их, и вскоре уже бегала, вопила и хихикала сама, без постороннего вмешательства. Корсет вспомнил, каким он был, когда его носили, и ожил!

С тех пор дни Марианны были наполнены радостью.

Дядя Джон, стоя все там же у табачного индейца, где остановился, чтобы поговорить с Сеси, яростно тряхнул головой. Десятки радужных пузырей плавали в его глазных яблоках, и в каждом пузыре был крошечный, микроскопический глаз. И каждый глаз пристально, неотвязно, прожигал его мозг взглядом.

А если он так и не отыщет Сеси? Что, если равнинные ветра унесли ее аж в Элгин? Ведь она обожает проводить время там, в лечебнице для душевнобольных. Прикасаться к их разумам, ворошить конфетти их мыслей…

Где-то на просторах дня раздался могучий металлический свист вырывающегося на свободу пара — поезд мчался по эстакадам над лощинами, по мостам над холодными реками, рассекал поля зрелой кукурузы, тыкался в туннели, как палец в наперсток, нырял под кроны ореховых деревьев, сплетающиеся над полотном. Джон замер в испуге. А вдруг Сеси сейчас в кабине машиниста? Ей нравилось оседлать чудовищную махину и мчаться на ней почти до границы округа, пока она может поддерживать контакт. Дергать за шнурок, чтобы пронзительный свист разнесся по спящей в ночи или лениво дремлющей в жаркий день земле.

Джон шел по тенистой улице. Краем глаза он видел старуху, сморщенную, как сушеный инжир, голую, как семечко чертополоха. Старуха парила среди ветвей боярышника, и кедровый кол торчал у нее из груди.

И тут раздался крик.

Что-то ударило Джона по голове. Черный дрозд умчался ввысь, отхватив прядь его волос.

Джон погрозил птице кулаком, подобрал с земли камень.

— Нечего меня пугать! — завопил он.

С трудом набрав в легкие воздуха, он увидел, как дрозд, сделав несколько кругов, уселся на ветку и стал ждать, когда снова представится шанс спикировать за прядкой волос.

Джон притворился, что потерял к нему интерес, отвернулся.

Он слышал жужжание.

— Сеси!

Джон прыгнул и схватил птицу. Попалась! Дрозд трепыхался в его руках, сложенных лодочкой.

— Сеси! — позвал Джон, глядя сквозь щелки между пальцами на мечущееся черное создание.

Птица клевала его руки до крови.

Он сжал пальцы. Крепче, еще крепче…

Он пошел прочь от того места, где выбросил мертвую птицу, и не оглянулся. Ни разу.

Джон спустился в овраг, что раскалывал центр города надвое. Что сейчас творится в доме, думал он. Обзвонила ли мать Сеси родных? Испугались ли Эллиоты? Его качало, будто пьяного, под мышками разливались озера пота. Ничего, пусть Эллиоты немного поживут в страхе. Сам он уже устал бояться. Он еще немного поищет Сеси и отправится в полицию!

На берегу ручья он рассмеялся, представив себе, как мечутся Эллиоты. Они не могут допустить, чтобы старый добрый дядя Джон лишился рассудка и умер, нет, что вы!

Из-под воды на него таращились черные глаза — будто дула водяных пистолетов.

Жаркими летними днями Сеси любила скрыться от палящего солнца в мягкотелой серости рачьей головы. Она вытягивала волокнистые чувствительные стебельки с глазками-бусинками и наслаждалась ровным течением ручья, ускользающей прохладой придонных струй, игрой плененного света. Вдыхала и выдыхала принесенные водой частички, держа роговые замшелые клешни перед собой, будто изысканные столовые приборы, непомерно огромные и острые, как ножницы. Она видела великанские шаги мальчишеских ног, приближающиеся к ней по дну ручья, слышала приглушенные водой голоса перекликающихся юных ловцов. Тонкие пальцы обрушивались сверху, отпихивали камни, хватали обезумевшую живность и пихали в бидоны, где уже копошилось множество других пойманных раков, отчего каждый бидон напоминал ожившую корзину для бумажного мусора.

Она смотрела, как бледные столбики ног останавливаются напротив ее камня, как на грязное песчаное дно падает тень мальчишечьих бедер, как нависает над ее убежищем неуверенная, пугливая рука, слышала, как мальчик шепотом пытается заговорить свою жертву. А потом, когда рука стремительно ныряла в воду и камень откатывался в сторону, Сеси, взметнув песок фонтаном миниатюрного взрыва, игриво бросала позаимствованное тело назад, прочь от ловца, и исчезала, унесенная течением… чтобы устроиться под другим камнем и сидеть там, вороша песок и выставив клешни перед собой, с гордостью и достоинством. Таращить глаза-бусинки и чувствовать, как струящаяся вода наполняет распахнутый рот прохладой, прохладой, прохладой…