Странный дом, Нимфетки и другие истории - [18]

– Нет, это вовсе не любовь! – возопил Музыкант. – Я другого прошу, требую…

– Ну и требуй на здоровье, кто же против такого требования?

– Я считаю все это глупым и пошлым!

– Знаешь, это все так считают, но делают одно и то же. В этом свой шарм плюс продолжение рода человечьего, естественно…

– Значит, по-твоему, великой любви к избраннице нет?

– Любви мужчины к женщине нет! Есть любовь к Богу, любовь к матери или отцу, к стране, наконец. Но к женщине – только желание…

– Значит, ты еще не любил по-настоящему! – резюмировал Музыкант.

– Может быть, это и так, – неохотно заметил Писатель.

Они надолго замолчали, думая каждый о своем, и продолжили прогулку. Вышли приятели из задумчивости, когда очутились возле знаменитого в Городе места, называемого Косой. Это была глубоко вдающаяся в озеро отмель, заросшая травой и высокими кустами. Около песчаной дорожки, ведущей вглубь Косы, стояла огромная железная вышка, служившая ранее спасателям, а ныне пришедшая в негодность за неимением, кого спасать. Писатель и Музыкант осмотрелись и, не сговариваясь, полезли на самый верх Вышки, чтобы видеть все… Забравшись туда, приятели остановились у самого края круглой площадки с заржавленным обводящим поручнем и залюбовались видом, раскинувшимся перед ним. В резких лучах догоравшего солнца небольшое озеро выглядело целым морем с переливчатыми гребешками встававших волн. Но уходящее солнце как бы прихватывало с собою часть этого моря, на глазах уменьшая его. Голубые горы на другом конце озера четко проступали на горизонте, пожелтевшие острова тонули в блистающей мантии водной глада. Прибрежный песок отсвечивал тяжелым золотом…

Вдруг Музыкант почувствовал быстрый укол в сердце. Он охнул и повернулся к Писателю, но тот был совершенно спокоен. Что-то щемяще-грустное навалилось на Музыканта, и он, торопливо оглядевшись, неуверенно продолжил прерванную беседу.

– Вот, как считаешь, отчего в Музыке все так совершенно, а в жизни людей нет? Ведь мир так красив, – каким-то жалким жестом он обвел вид вокруг.

– А ты ее видел, жизнь-то? – улыбнулся Писатель. Ему казалось, что Музыкант, даже после армии, духовно почти не вырос, продолжает рассуждать, как ребенок. Некоторые вопросы приятеля его просто раздражал, он подозревал в них подвох и скрытую насмешку.

– Не так много, конечно, но видел достаточно, – твердо сказал Музыкант. – Больше видел мерзкого, быдлячьего, но там за два года и много передумал.

– Все мы что-то видели! А Кто-то, должно быть, видел все.

– Кто же это? – живо спросил Музыкант.

– Пушкин, к примеру.

– Пушкин, Бах, Моцарт – да! Но кто из нас, смертных?

– А их ты что же в ангелы записал? – засмеялся Писатель.

– Они Боги, – уверенно, почти не раздумывая произнес Музыкант.

– Да боги ли? – усмехнулся Писатель.

– Да, конечно!

– «Каждый пред Богом наг, жалок, нищ и убог, в каждой музыке Бах, в каждом из нас Бог»! – процитировал: Писатель.

– Кто это сказал? – заинтересовался Музыкант.

– Это Иосифа Бродского стихи.

– Броцкий? – переспросил Музыкант.

– Точно, он самый!

– Он хорошо сказал, хотя я не знаю его, не читал… Но как же быть нам – не богам?

– Ну, это смотря кому что нужно… – пожал плечами Писатель и начал спускаться вниз. – Вот ты, например, себя как определяешь?

– Я? – замялся Музыкант. – Сложный вопрос, вообще-то. Мне хочется просто понять, смогу ли я в жизни сделать что-то… смогу ли я дать людям что-нибудь свое?!

– Очень ты нужен людям! – Писатель почти спустился до половины лестницы, но счел нужным остановиться и прочитать Музыканту мораль. – Человечество узнает о тебе сто лет спустя после смерти и тупо удивится, как это оно раньше не разглядело такого парня… Если вообще узнает и что-то скажет! Не надо считать, что твой долг – делать что-то для людей вообще, сделай что-то полезное хотя бы для себя. Или для своей семьи…

– Нет, я не о славе, черт с ней, – Музыкант затрусил следом. – Я о том, чтобы создать что-то, хоть в десятой доле равное Богу.

– В десятой доле! Да тебе никогда не сделать такого…

– Почему? – поразился Музыкант.

– Почему? – разозлился Писатель. – Потому что даже наш разговор (а ведь мы тут одни, верно?) уже был и был не раз, и все уже было сделано – и в десятой, и двадцатой доле! И все это уже было, было… А мы, знаешь кто? Мы – вечные дублеры.

– Успокойся! Ты сам не веришь в то, что говоришь. Не так уж и зря мы живем, иначе… стоило ли знать об этом?

– Знать, действительно, не стоило! – угрюмо отметил Писатель. – Жили бы, как птички божьи, не ведая стыда…

– Мы-то точно живем для другого! – пробормотал Музыкант. – Для светлого и чистого, как музыка.

– Все живут, в общем-то, для одного…

– Для чего же, – оживился Музыкант. – Ну, скажи?

– Для смерти! И мы не исключенье, и не были исключеньем, как бы ты не хмурился, ни Бах, ни Пушкин, ни Достоевский… Да и бог-то не всякий, вспомни Осириса.

– Я знаю теперь, зачем мне жить, – твердо сказал Музыкант. – Во всяком случае сейчас.

– «Блажен, кто верует, тепло ему на свете…» – блеснул эрудицией Писатель.

– Это отлично сказано, откуда?

– Сам сочинил! – неожиданно соврал Писатель.

– Так ведь в этом уже часть Бога! – оживился музыкант. – А прежние твои стихи мне не нравились, если честно…