Странный дом, Нимфетки и другие истории - [17]

. Он рад был бы работать без отдыха, но его организм бунтовал против этого. Музыкант торопился, ему казалось, что он и так слишком много времени растратил понапрасну. Писатель устроился в Городе более вольготно – он мог валяться на пляже по целым дням, работал мало и неохотно. Поленившись завести подругу на лето, Писатель таскался на близлежащие озера один или со случайными друзьями – мнимыми поклонниками его таланта.

Сила обстоятельств снова столкнула их – они сошлись. Писатель, месяца за два до возвращения Музыканта из армии, получил от него пару писем, в которых, помимо общих рассуждений о жизни и службе как таковой, были и написанные Музыкантом стихи. Одно из стихотворений сразу запоминалось, оно называлось «Прощание» и начиналось приблизительно так:

Прощай, Борятия! Край грубых мерзких рыл,

Край дикости и тупости, в котором

Два года, средь дерьма, и сам я гнил,

Но жил и выжил! Светлый час пробил…

Далее автор искренне сожалел о двух годах жизни, потраченных напрасно и «закопанных за тем вон косогором», надеялся на то, что никогда не окажется в этих краях впредь, верил в то светлое, что ожидает каждого при его возвращении на родину. Писатель написал Музыканту ответное теплое письмо с присовокуплением свеженького текста собственного сочинения, при этом он немного посетовал, что близкое знакомство с текстом «Онегина» прорывается в стихах Музыканта в каждой строфе. На это письмо Музыкант ничего не ответил, и, вернувшись, никогда не напоминал о своем поэтическом опыте.

… Между тем не так уж и много дней оставалось скоротечному уральскому лету. С каждым днем природа неуклонно приближалась к своей осенней старости, чтобы умереть зимой и вновь воскреснуть весною. Писатель значительно резче, чем обычно, ощущал это движение, потому что подходил срок окончания его безалаберной жизни. Наступало время последнего года обучения в университете, а там и постоянной большой работы – то ли в школьном образовании, то ли в каком-нибудь стоящем издании областного уровня… Музыкант также с нетерпением ждал осени, ибо заканчивалась пора его вакаций, что означало возвращение в музучилище, куда он поступил буквально перед призывом в армию. Само возвращение в музучилище не вызывало у него приступа энтузиазма, так это означало со-ученичество с людьми, не понимающими в Музыке ни звука, выслушивание глупых советов от неудавшихся в прошлом музыкантов – преподавателей этого «музилища». Однако это новое обращение к музыке, возможность пополнить багаж своих музыкальных знаний и технических приемов – все это не могло не радовать Музыканта.

Приятели стали чаще встречаться и беседовать между собой. Их встречи никогда не походили одна на другую; они говорили о чем угодно: о Боге, о Жизни вечной и жизни простой, о любви и женщинах (что было, по их мнению, не одно и то же), о прошлом и будущем. Писатель чувствовал себя более опытным в этих важных вопросах, больше говорил, а, когда молчал, снисходительно слушал. Музыкант же, напротив, всегда старался дойти до истины, если таковая имелась, для чего готов был даже выслушивать поучения велеречивого Писателя. Несмотря на то, что каждый из них считал другого полным профаном в деле, которому сам служил, их беседы почти никогда не принимали резкого оборота. Так они и ходили вечерами по потускневшему осеннему Городу, громко разговаривая, цитируя классиков и распугивая мирных зазевавшихся прохожих… Однажды они вдруг заговорили о сущности любви. Музыкант вопросил Писателя:

– А разве в любви невозможно счастье?

– Нет, дружок, невозможно!

– Как же так? Что же ты скажешь на море стихов о счастливой любви?

– Ты влюбляешься в женщину на мгновение, а должен изображать, что это чувство вечное. Сначала интересно, но потом… – пояснил Писатель.

– Но есть же любовь Ромео, Отелло?

– «Нет повести печальнее на свете, чем повесть…»

– Перестань, Бога рада! Я серьезно говорю…

– Да, шутю-шутю… Хотя, по-моему, любовь к женщине лишь половая, любовь самца к самке, так ведь и Базаров у Тургенева рассуждает, – уточнил Писатель. – Да черт с ним, с Базаровым! Мало ли что болтают герои.

– Тут ты в самую точку угодил, – повеселел Писатель. – Болтают они, что угодно, верна мысль твоя!

– А вот ты? Ты уже испытал сам… это?

– О чем речь! – хлопнул себя по бедру Писатель; помешкав, он счел нужным добавить, – И неоднократно.

– И все это было с разными женщинами? – глухо спросил Музыкант.

– А как же, – слегка прилгнул Писатель, – ведь это, как его, у меня было тьма поклонниц, все так и просились в постель.

– И как ты… а они?

– Надо ли тебя учить! – замялся Писатель.

– Да, – честно признался слегка покрасневший Музыкант. – Я ведь в этом деле в общем-то профан?

– Прочь, непосвященные! Ну, это к слову, – Писатель призадумался. – Я хочу сказать, что в этой любви ничего сложного нет: сначала ты заговариваешь с ней, потом обязательно целуешь в губы, ну а затем… в общем, можешь смело лезть под юбку…

– Зачем же лезть под юбку? – поскучнел Музыкант. – Это глупо…

– Ты что, так нелепо шутишь?

– Но ведь это же не эстетно!

– Дальше хуже, ты засовываешь… Впрочем, это все сто раз лучше меня описано, вот Генри Миллера почитай, например, «Тропик Рака» или…