Странный брак - [110]

Вскоре и приверженцы Бутлера стали понимать, что приглашение Пирошки ко двору — не что иное, как хитрый ход: ее попросту хотят выдать замуж. Это явствовало и из писем самой Пирошки: на масленице каждую неделю кто-нибудь делал ей предложение. Ловля женихов для Пирошки стала сущим развлечением эрцгерцогини. Однако девушка упорно отказывала одному за другим.

Поняв, в чем дело, Фаи пришел в негодование и бил себя кулаком по лбу.

— Э-эх! Где же у меня голова была? Ведь никогда я не верил немцам, даже мужчинам. И вдруг немка так провела меня!

Вначале он хотел немедленно запрячь лошадей и мчаться в Вену, чтобы забрать Пирошку домой, но его отговорил Бутлер:

— Пусть она остается там! Я верю в ее добродетель и постоянство. Но если б даже не верил, тем более не следовало бы ее брать оттуда. Какое я имею право привязывать девушку к себе, когда у меня так мало надежды жениться на ней? Если она никого другого не полюбит и все будет ждать меня, какой мне от этого толк. Только сознавать ее верность мне приятно. Если ж она полюбит кого-нибудь и выйдет замуж, то от этого она, бедняжка, лишь выиграет. Я же не могу потерять то, что не имею. Только сознавать это горько.

Доводы Бутлера убедили старого Фаи.

— Ты благородно рассуждаешь, граф Янош. Ты прав.

И действительно, надежды было мало. Увидев, что Пирошка и не собирается выходить замуж, каноники, не имея возможности до бесконечности откладывать приговор, в один прекрасный день подтвердили свое прежнее решение. Брак признавался законным.

Однако, пока все это случилось, прошло еще пять лет, и в черных волосах графа Яноша уже начала серебриться седина.

В одно из воскресений управляющий Будаи, ездивший в Эгер продавать быков на убой, привез в Бозош известие о состоявшемся решении суда.

Граф Бутлер с апатичным видом поник головой.

— Я так и знал, — сказал он глухо, и на лице его не было видно никаких следов волнения.

Целый день он молча бродил по замку, по конюшням, осматривая лошадей, коров, старые любимые деревья в саду, словно прощаясь с ними. Под вечер он зашел к почтенному Будаи, поиграл немного с его внучатами, пока управляющий читал Библию, которую, хоть и знал от начала до конца наизусть, перечитывал каждое воскресенье.

— Вы умный человек, дорогой Будаи, — сказал Бутлер тихо. — Хотел бы я вас кой о чем спросить.

— Покорнейше прошу.

— Знаете ли вы такую страну на свете, где нет попов? Будаи задумался.

— Я не склонен думать, ваше сиятельство, что на земле есть такой народ, у которого не было бы священников. Возможно, есть, хоть я мало в это верю.

— Если только есть такая страна, я найду ее, — ответил Бутлер.

С этими словами он отправился к себе, приказал уложить вещи и на следующее утро уехал.

Приехав в Вену, граф остановился в гостинице "Город Франкфурт", в которой обычно жили приезжие венгерские магнаты. Два-три дня он бродил по улицам вокруг дворца Марии-Луизы, вынашивая в голове какой-то план и терзаясь сомнениями. Очевидно, он хотел встретиться с Пирошкой, чтобы сообщить ей о чем-то, но не мог решить, как это сделать.

Наконец в витрине одного ювелирного магазина он увидел изящную игрушку — серебряный кораблик. Граф Бутлер вошел, купил дорогую безделушку и попросил выгравировать на ней по-венгерски слова: "Не жди меня больше, моя голубка". Когда надпись была уже готова, он вдруг испугался: фраза была не очень-то ясная и звучала слишком мрачно. Бутлер попросил ювелира удалить эти слова, но, пока тот искал напильник, Янош передумал и решил оставить как было. Все равно.

Кораблик по просьбе Яноша запаковали и отослали Пирош-ке. На том Янош и успокоился, а затем отправился странствовать, чтоб вдали от дома забыть о своем горе.

Около года скитался он по свету — все, видно, искал такую страну, где нет попов. Но тщетно пытался он бежать от своих воспоминаний, тщетно искал места, отличные от наших, экзотические деревья, которые не напоминали бы ему о борноцком парке, — нигде не находил он забвения.

И он устремлялся все дальше и дальше. Но ни один край не нравился ему; нигде деревья не выдыхали столько кислорода, чтобы среди них можно было свободно и счастливо дышать; травы целого мира не скопили столько росы, чтобы смыть его печаль; море нигде не рокотало так сильно, чтобы заглушить биение его страдающего сердца.

Своего секретаря Иштвана Бота он с полпути отправил домой, сказав ему:

— Я хочу блуждать по свету один, милый Бот. Тяжело мне видеть возле себя человека, который знает, кем я был.

Он взял себе нового секретаря и нового камердинера, людей такой национальности, о которой он раньше и не слышал, и обучился их языку. Он пытался бежать от себя самого, желая убедить себя, что нет больше Яноша Бутлера. Но если люди и деревья в этих краях были другими, пальмы и фикусы с тупым равнодушием опускали свои ленивые листья, то травы смеялись Бутлеру в лицо — маленькие травинки, точь-в-точь такие же, как и у нас на родине, и они говорили Яношу: "Мы знаем тебя". И солнце было такое же, как у нас. Оно величественно, полное достоинства, плыло по небу точно так же, как в прошлом году, как много лет назад. Оно плыло одновременно над Веной, над Бозошем, над Константинополем. И где бы, на каком бы подоконнике ни выращивался в горшке цветочек, предмет забот какой-нибудь девушки, солнце грело его, ласкало, помогало раскрываться бутонам.