Странный брак - [103]

Наконец препирательства адвокатов закончились, и в один холодный январский день суд каноников собрался на последнее заседание и тайно, при закрытых дверях, вынес решение.

Три каноника голосовали за расторжение брака, три — против. Но кто был при этом "за", кто "против" — для любопытных так и осталось неизвестным.

Рассказывают, что председательствующий, узнав о разделении голосов, несколько мгновений колебался; от волнения у него пот выступил на лбу, а затем он взял понюшку табака из табакерки и сдавленным голосом произнес:

— Учитывая, что голоса разделились, я во имя отца, сына и святого духа и согласно обычаям церкви присоединяюсь к тем, кто голосовал за сохранение брачных уз.

Таким образом, суд каноников объявил брак Бутлера и Марии Дёри законным. Это был конец.

А мир продолжал существовать и дальше. Зимнее солнце, как и прежде, смеясь заглядывало в окна. Не случилось и землетрясения, которое во имя справедливости должно было разрушить дворец; не выскочили из рам древние епископы, портреты которых украшали стены. Ничто не шелохнулось, словно и бога не было на небесах. Только студенты-юристы, узнав о решении суда, ночью выбили окна у каноников — как у тех, что голосовали против, так и у тех, что были за расторжение брака.

А пока в домах каноников звенели разбитые стекла и в комнаты падали камни и тухлые яйца, во дворце архиепископа царила безмятежная тишина. Архиепископ сладко спал на белоснежных подушках и видел радужные сны.

Ему снилось, что с неба спустилась белка с короной на голове, запряженная в маленькую золотую повозку с красной упряжью. Колеса тележки быстро вращались в молочно-белом воздухе, но казалось, что это совсем не воздух, а крутой склон горы, и что белка катится в бездну с головокружительной высоты. Мимо пролетали два белых голубя, но повозка сбила их, и птицы упали вниз с переломанными крыльями, а белка все мчалась вперед, сверкая своей короной. Белка эта удивительно походила на императрицу Людовику. Затем изящная золотая повозка очутилась на земле и остановилась перед резиденцией архиепископа. Два его гусара — Пали и Дюрка — подскочили к ней, сделавшись сразу крохотными, вроде тех, которых обычно изображают на медовых пряниках, и сняли с повозки груз — золотой орешек. Архиепископ схватил орешек и начал раскусывать его зубом (поскольку у него был всего-навсего один зуб). Раскусил, а внутри орешка что-то красное. Архиепископ стал теребить, разворачивать: видит, красная сердцевина орешка растет, растет и вдруг становится… кардинальской шапкой!

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Почки под снегом

Почему все должно было произойти именно так? Откуда мне знать? Я думаю, это случилось по той же причине, по какой и реки текут как им вздумается, а не так, как направил бы их человек.

Эти стремительные потоки то туда повернут, то сюда; вот расстилается чудесный край, а они возьмут да и повернут к угрюмым скалам или направят свой бег в бесплодную, суровую пустыню; и все торопятся, спешат, вечно спешат…

Порою же они вдруг сворачивают без всякой причины и некоторое время бегут к тому самому месту, где были вчера… Может быть, они потеряли что-нибудь по дороге? Ничего подобного: они возвращаются вовсе не тем руслом, где могли бы вновь обрести потерянное.

Тогда почему же они возвращаются? Есть в этом какой-нибудь смысл? Если б они не спешили, их возвращение можно было бы как-то объяснить, если б они не поворачивали вспять, понятна и оправдана была бы их торопливость.

Они бегут и бегут сломя голову, так, как им заблагорассудится.

Но постойте! Их ли это воля? — вот вопрос! Не тайные ли властные силы земли управляют их бегом? Не горы ли и скалы преграждают им путь и заставляют сворачивать то в ту, то в другую сторону? Одному богу известно, и достаточно, что он это знает. Бесспорно лишь одно: так или иначе, но в один прекрасный день они прибегут туда, куда спешат: во всепоглощающее море, которое ждет их и больше уже никуда не отпустит.

Подобно тому как воды безудержно стремятся, несутся с лихорадочной быстротой даже к той горе, которая потом преградит им путь (в конце концов они даже и не знают этого), так бурным потоком неслись события бракоразводного процесса Бутлера.

Приговор суда каноников подействовал на всех удручающе, однако Фаи сохранял мужество, не давая пасть духом и Бутлеру.

— Хладнокровие, сын мой Янош, теперь мы передадим дело в коллегию архиепископов.

— Но и там заседают попы.

— Да, но те попы лучше, и потом за их спиной нет этой коварной лисы — Фишера. А если мы и там проиграем дело, существует еще папский суд. У нас есть время. Ведь Пирошка терпеливо ждет. Ты же читал ее письмо?

Дело в том, что после состоявшегося решения суда Фаи спросил Пирошку в письме: готова ли она ждать Бутлера, пока дело пройдет все инстанции (ибо до тех пор всегда есть надежда)?

Пирошка ответила: "Я буду ждать, пока есть надежда, буду ждать и тогда, когда ее не станет".

Разве в состоянии шесть эгерских каноников даже на тысячах фолиантов пергамента написать столько горьких слов, чтобы они смогли испортить сладость этих двух строчек?

Что бы ни говорили поэты, горе не в силах сломить человека. Кажется почти невероятным, сколько горя может принять на себя человек. Есть люди, которым безразлично, сколь велико то горе, которое обрушивается на их плечи, — с фунт оно или во много тысяч раз больше. Маленький муравей с одинаковым проворством ползает и под большой глыбой и под маленьким камешком. Бутлер не мог даже представить себе, что сможет пережить такой исход дела, при котором останется в силе прежнее решение. И что же — он все еще живет и даже продолжает строить планы.