Странные занятия - [2]

Пол — завсегдатай книжных магазинов, закоренелый самоучка истинно лавкрафтовского толка. Он — сам себя всему обучивший сумасброд от фантастики, который в один ряд гуру НФ ставит Аврама Дэвидсона, Филипа К. Дика, Тима Пауэрса, Роберта Энтона Уилсона. Его рабочий стол завален типичными дифилипповскими журналами: старыми, рассыпающимися номерами «Ежемесячника двустворчатых моллюсков» или «Квартальным альманахом палача» и тому подобным. Как и Лавкрафт, Пол ведет обширнейшую бумажную переписку, служащую отдушиной для множества его идей, которые просто не способно вместить обычное книгоиздание. Известно, что Пол даже публиковал собственный фэнзин, названный по имени особо мистической улицы в его районе Провиденса.

Как человек, который сам много этим занимается, я считаю написание текстов для фэнзина истинным признаком адепта НФ. Нет, не профессионала — потому что профессионалу полагается участвовать в экономическом процессе, серьезно относиться к своей ответственности и работать за плату. Адепт делает свою работу, так как знает, что во всех формах консенсусной реальности есть нечто восхитительно произвольное. Все «реальности» — придуманные, как деньги, в чудесном рассказе «Спондуликсы». Деньги — это строчки на бумаге. Все это строчки на бумаге, ребята. Нет «реальности» или «нереальности». Просто что есть, то и есть.

Никогда не знаешь, когда наткнешься на какой-нибудь волшебный ключ, который заведет механизм мироздания и поставит космос с ног на голову. «Одно произнесенное в нужный момент слово способно низвергнуть империи». В точку, брат Пол. Я врубаюсь, я с тобой на все сто, за тебя горой. Поразительные чудеса могут ждать где угодно: в закусочной, на стоянке трейлеров, в ночлежке, даже в таком столь скучном и лишенном потенциала месте, как Нью-Йорк-Сити. «Громоздились знаменитые, сияющие драгоценными камнями огней утесы Манхэттена, далекие, как миражи аравийского сераля».

Научная фантастика — забавное занятие, но кто-то же должен им заниматься. Пол на это способен. Если в предлагаемом вам сборнике и есть один поистине замечательный самородок, своего рода дифилипповская Голконда[1], то это «Завод скуки», пусть коротенькая, но совершенная иллюстрация моим словам. «Завод скуки» — это то, что у нас, писателей-фантастов, возникает перед глазами, когда вы видите, как мы застыли столбом посреди улицы, пялимся прямо перед собой и мрачно что-то бормочем. Когда мы больше всего похожи на Лавкрафта, в самом своем мутном, жутковатом и отчужденном, жалком или отстраненном состоянии, значит, мы смотрим на ту самую реальность, что и все остальные, но видим что-то, подобное этому. Но мы же как-то находим лазейку из машины апатии! Да, приятель! Действительно, странное это занятие.

Брюс Стерлинг

Январь 2001

Странные занятия

Малыш Шарлемань >{1}

Своим существованием «Малыш Шарлемань» обязан моей давней любви к сборнику «Алые пески» Дж. Г. Балларда. Мой островной курорт Геспериды (прототипом ему послужил остров Каталины у побережья Калифорнии) должен был воспроизвести декадентскую территорию, так увлекательно изображенную в шестидесятых Баллардом. Отдавая дань великому мастеру, я шел по стопам Майкла Коуни, Эда Брайанта и Ли Киллоу — все они работали в том же направлении. (Намечается тематический сборник!) Я написал два продолжения к «Малышу», ни одно из которых не продалось. И, разумеется, этот рассказ — одна из моих первых бесстыдных попыток перенести в другой жанр название великой песни.

Геспериды. Какими далекими и нереальными кажутся теперь эти острова. Место вне времени, защищенное и изолированное богатством, где капризы людей состоятельных сталкивались с непредсказуемыми страстями их игрушек — и когда меньшие давали слабину, плоды этих игр становились зачастую нелепыми, а иногда слишком трагичными.

Геспериды. Солнце, деньги, лепные тела, жаркие и бурные чувства, шепот в ночи. В моей памяти все сливается в размытую радугу, какую иногда видишь в бензиновых пятнах от выплеснувшегося в Залив из баков горючего: переменчивая, мутирующая, ускользающая радуга. Переливы шелка, прикрывающего женские ягодицы.

Но несколько происшествий выделяются ярко. И как раз их мне больше всего хотелось бы забыть.

Геспериды. Когда-то я звал их своим домом.

Я пересчитывал бутылки за стойкой бара «La Pomme d'Or»[2]. Скотч, текила, водка, рестина (после переворота в Греции раздобыть ее стало непросто), тошнотворный персиковый ликер — последний писк моды того сезона. Всякий раз, увидев, что какой-нибудь напиток заканчивается, я набирал код заказа и количество на субмикро, который висел у меня на поясе. Потом пошлю весь заказ по оптоволоконной связи на материк. Если повезет, груз прибудет завтра утренним паромом.

Широкие окна на веранду были переведены в режим «прозрачность». Снаружи лился утренний солнечный свет, придавая «La Pomme» странно здоровый вид. Когда выключены би-О-литы, когда в воздухе не клубятся дым и ароматы духов, когда ню-стеклянные стулья мирно отдыхают вверх ногами на керамических столах, а сцена пуста, мой клуб выглядит невинным и непорочным, в нем незаметно следов отвратительных драм, которые разыгрываются тут ближе к полуночи.