Странное это ремесло - [67]

В моих поступках действительно не было никакой заранее обдуманной цели. Адвокат старался доказать, что то же самое относится к действиям его подзащитных, — ведь непредумышленное убийство редко влечет за собой высшую меру наказания. Вторым тезисом защиты было, что убийцы, которые сидели теперь потупившись на скамье подсудимых, по сути тоже жертвы. Жертвы самоизоляции, обусловленной социальными условиями, жертвы деформированного представления о героизме и общественного климата, в котором мало-помалу стирается некогда отчетливая грань между добром и злом.

— Они не психопаты, — адвокат охотно поддержал бы версию о невменяемости, но экспертиза уже доказала обратное, — но случалось ли нам задуматься над тем, где в точности проходит водораздел между патологией и нормой? У этих юных существ представления о нравственных ценностях так же неразвиты, как у младенцев. Двое младенцев, двое жестоких младенцев, ужасающе жестоких, согласен, но которые даже не сознают своей жестокости, — вот что являют собой, господа присяжные, эти существа, которые сейчас надеются, что вы, господа, вы, с вашим твердым представлением о добре и зле, примените не только роковую силу разрушения, но и целительную силу перевоспитания…

Публика сдержанно молчала, но на присяжных защита произвела достаточно сильное впечатление. Ожидавшийся смертный приговор был заменен пожизненным заключением. Маленькая награда — не тем двум кретинам на скамье подсудимых, а виртуозу-адвокату, который имел дерзость иронизировать над прокурором, дважды сумел к месту оборвать председательствующего, превратил безнадежное дело в солидно обоснованную платформу и показал обществу, что французский адвокат доброго классического стиля не зря берет большие гонорары.

Все это занимательно, размышлял я, выходя из прохладного сумрака Судебной палаты на жаркую, залитую солнцем улицу. Во всяком случае, не менее занимательно, чем спектакль в «Комеди Франсез». Но какой из этого следует урок? Урок, как мне казалось, состоял в том, что незачем мне перерывать горы фактов, а лучше заняться одной человеческой судьбой. Даже такой, как только что завершившаяся в зале суда, хотя человеческое занимало в ней весьма скромное место.

Потом, когда я зашел в ближайшее бистро и стряхнул с себя гипноз судебного процесса, я решил, что подобная история не заслуживает того, чтобы ее исследовать и описывать. Хотя бы потому, что она уже была описана. Незадолго перед тем я смотрел фильм Орсона Уэллса, основанный на довольно схожем драматическом случае. Автор с полным правом направил объектив не столько на убийц, сколько на их защитника. Он скрупулезно точно прослеживал, как защитник готовил свою речь, как ее произносил. В сущности, этим фильм и исчерпывался, он спокойно мог бы называться «Технология защитительной речи». На экранах он успеха не имел. Публика даже не заметила, что дело тут не в механике судебной защиты, а в механике одного из абсурдов жизни: из любви к своей профессии или из человеколюбия адвокат превзошел самого себя, чтобы спасти от смерти двух мерзавцев, которые этого отнюдь не заслуживали.

Нет, эта история как повод для постановки проблемы была не слишком интересна. Однако много лет спустя другой американец — Трумэн Капоте — посвятит многие месяцы исследованию аналогичной истории, чтобы создать свою книгу «Обыкновенное убийство».

Сегодня, перед убедительным авторитетом этих двух крупных художников, мне неловко упорствовать. И все же внутренне я и сейчас убежден, что этой истории грош цена. Избалованные юнцы, которые убивают ни в чем не повинных людей, ибо убеждены, что вправе не только гадить вокруг себя, но и уничтожать. Ну, а если бы их жертвы не умерли, что тогда? Юнцы остались бы на свободе, прокучивали бы родительские денежки или в лучшем случае открыли бы бакалейную лавку. Будь моя воля, я бы приговаривал таких к самым суровым наказаниям. Но я считаю самым строгим наказанием вовсе не смерть. Самое суровое наказание — это жизнь в одиночестве, жизнь достаточно долгая, чтобы прийти к осознанию тобой совершенного, если ты вообще способен что-либо осознать.

Аналогичной была история месье Билла, которая нашумела несколькими годами позже и о которой я уже упоминал при других обстоятельствах. Точно так же, как те двое юнцов, месье Билл — по паспорту Жорж Рапен — был балованным сынком состоятельных родителей. Отец дал ему денег, чтобы он открыл собственный бар, а затем и книжный магазин. Но оба эти занятия не устраивают Билла, ибо приходится работать хотя бы несколько часов в день. Он устремляется в ночные кварталы и объявляет себя сутенером одной юной проститутки! А поскольку та не желает признать за ним роль хозяина, что делает его посмешищем всего квартала, Жорж Рапен заманивает ее за город и стреляет в нее. Этот никудышный человечишка оказывается еще и никудышным стрелком, поэтому он обдает девушку, еще живую, бензином и поджигает.

Нет, такие истории имеют известное значение для социолога или психиатра, но для писателя они, на мой взгляд, не интересны. Будет ли месье Билл сидеть за решеткой или же стоять за стойкой бара, для человечества это не играет никакой роли. Если в этой истории заключена драма, то она касается той несчастной, которую он убил. Но и это еще не сама драма, это эпилог драмы или, вернее сказать, — катастрофа.