Странник - [2]

Хоть я и не буду писать во многих местах ясно, но ни за что не соглашусь толковать настоящего смысла некоторых случайных выражений, которые на пути моем встретятся, как необъяснимые метеоры моего блуждающего воображения.

Покуда Геркулес найдет, на чем переправиться через Атлантический океан, пусть будет здесь: Nec plus ultra! [13]

VII

Кофе, или кофий, со славными сливками и трубка должны быть всегда заключением завтрака перед отъездом. Чухонское масло гладко стелется по белому хлебу, если это кофий утренний; и иногда кажется, что он не желудок мой, а мою душу наполняет собою.

До Могилева [14] нигде на станции мы неостановимся. Поздно сказано! Воображение уже спустилось с каменной горы, проехало без внимания город, таможню, карантин [15] и переправилось через Днестр, не двигая с места парома. Какая быстрота! Где сто десять верст?

VIII

«Торопливость носит наружность страха, небольшая медленность имеет вид уверенности», – пишет Тацит [16], и потому должно ехать медленнее, кто-нибудь скажет; – неправда, говорю я и продолжаю путь во всю прыть своего воображения. Но оно расположилось отдыхать на кружочке на Днестре, над которым выгравировано: Атаки. Покуда вы ходите по местечку и по некоторой части прошедшего времени, я, между тем, с позволения вашего, прочитаю что-нибудь из тетрадки, которая с полки упала прямо в Ледовитое море.

Заглавие оторвано, начала нет; но кажется, что это дневные записки, писанные в роде предсказаний Нострадамуса [17]. Например:

Апр. 20:

Кто видел ее и меня

В минуты печальной разлуки?

Кто чувствовал жженье огня

И слышал лобзания звуки?

О друг мой! души не волнуй

Слезами, блистающим взглядом,

Мне будет медлительным ядом

Прощальный любви поцелуй!

Подобная вещь может с кем-нибудь случиться и не 20 апреля 1822 года, а 1, 4, 8 или 20 мая 1922 года; и потому все эти слова, писанные давно и сбывшиеся в следующем веке, могут считаться чудным предсказанием.

IX

Но вы торопитесь ехать далее. От Атак Днестром, мимо с. Мерешевки, на гору, через Окнпцу до м. Бричан; от Бричан еще 50 верст, и мы в Хотине [18].

X

Смотрите пристально на карту:

Вот Бессарабия [19]! вот свет!

Я в нем, чуть-чуть не десять лет,

Как шар катался по бильярду!

Лишь иногда нелегкий черт

Меня выкидывал за борт.

XI

Но посмотрим, что скажет Хотин. Город командует крепостью, крепостью-цитаделью, или замком. Чрез крепость проходит лощина, лощиной можно подойти к крепости. Замок древен, построили его генуэзцы. Тут же, кто-то написал, был замок греческой царевны Софьи.

Замок, скалистый берег Днестра, шум воли, тропинка в гору, густой кустарник, сад, площадка на скате, сгнившая беседка… все это сливается в романтическую немецкую древность.

Странствующие рыцари исписали внутренность беседки стихами в честь своих Розалинд, Идалид, Ид и Саломей; исписали воспоминаниями, мыслями и т. п. вещами, наприм.:

Как любовь всегда оплошна!

Здесь однажды ненарочно…

Далее стерлось.

ХII

Но, кажется, довольно на первый раз; не пора ли на ночлег? В городе душно, грязно! заедем куда-нибудь в деревеньку на Днестре; например, в Недобоуцы или в Шароуцы.

Так как по самой лучшей деревне Хотинского цынута [20] нельзя судить ни об обычаях, ни о нравах, ни об уме, ни о способностях молдавского народа, то я откладываю описание его до первого джока [21], который мне случится видеть в Орхеевском цынуте. Между тем я теперь имею все право предпочесть сон всему в мире и запеть:

О сон, о тайный чародей!

Безмолвной Леты житель!

Пришлец невидимый ночей,

Спокойствия отрадный водворитель!

Люблю тебя, ты негой дан,

Люблю твое роскошное я ложе!

Твой соблазнительный обман

Мне в жизни стал всего дороже!

Я лег, я жду тебя, скорей

Осыпь меня волшебными цветами!

И усыпленьем сладким вей,

И обнимай пуховыми крылами!

ХIII

Нет, думал я, мне не хочется спать, я не буду спать, я не стану спать! Часы пробили полночь! какой знакомый час! бывало он для меня то же, что колокол к заутрене для Арины Макарьевны. Перекрестившись, я отправился и… гулял по берегу Днестра. Помните ли?

Как роза, жаркою порою

Склонив румяную главу

И пышный стебель на траву,

Ждет утоления от зною

И, упоенная росою,

Листочки распахнув, лежит…

Далее в манускрипте стерлись слова, как в Паросском мраморе стерлись некоторые оды Сафо [22].

XIV

Лежать, ждать сна и не засыпать, это ужасно!… Быстро пронеслась она по воображению!… кажется, прикоснулась ко всему существу моему!… обожгла меня!… Ах призрак, призрак!

Очаровательна, румяна.

Игривой живости полна,

В прозрачной ткани из тумана,

Пленила чувства мне она!

Не сплю я… вся душа в томленье!

Я жду ее… я весь горю!…

Ревнивцы, бросьте подозренье,

Я жду румяную зарю! [23]

День II

XV

Дорога меня совершенно разбила; проснувшись около полудня, я чувствовал себя немного нездоровым. Кто пускается в такой дальний путь, того тревожит раздумье на первом ночлеге. Приятно путешествовать! – думает он; но для того, кто возвращается на родину, она ему кажется как берег для спасенного от кораблекрушения. Так Дон Жуан [24], пускаясь в путь, не мог отклонить печальных взоров своих от берегов Испании. Первый отъезд есть урок горестный. Он подобен чувству, которое ощущают даже целые народы, отправляясь на войну. Неизъяснимое волнение тревожит нас; сердце поражено ударом неожиданным. Как ни неприятны были люди и места оставляемые, но все нельзя не оглянуться без умиления на колокольню, возвышающуюся между пышными домами города или между мирными хижинами селения. Таким точно показался бы мне костел св. Доминика, если б я родился в Тульчине и был католического исповедания; но, увы, он не произвел во мне никакого впечатления, подобно проповеди отца доминиканца, наполненной воззваниями к благочестивым слушателям, чтоб они внимали истине, не заглядывались на стороны и не мыслили о посторонних. – Папинька! учитель мне сказал, что истина на дне колодца? – Да, друг мой,