Странник - [20]

— Ах, вот ты как! Задумал убить меня? Что ж, сам напросился.

Зиддик глубоко вонзил нож в изголовье кровати, потом сорвал с Джима трусики, мощными руками взял его за обе щиколотки, будто хотел разодрать пополам, как лягушонка, развёл ему ноги в стороны и впился посередине. Джим закричал. Язык Зиддика обагрился кровью, и он, смакуя её, закрыл глаза плёнками.

— Вкус девственности, — прорычал он. — Как он прекрасен!

Джим рыдал, свернувшись калачиком на кровати, а Зиддик, лёжа рядом, курил кальян и выпускал дым в потолок, слушая его всхлипывания с усмешкой. Похлопав и погладив Джима по бедру огромной зелёной ручищей, он хрипло хмыкнул:

— Ничего, мой цыплёночек, ничего… Всё бывает в первый раз. — И, вспомнив что-то, добавил: — О-Най тоже в первый раз плакал, а теперь ничего — сам жмётся ко мне холодной ночью! Всё-таки он самый лучший.

Выдернув нож из спинки кровати, он вложил его в чехол и встал. Достав из-за пазухи ожерелье из прозрачных, как вода, голубых камней, он небрежно бросил его на простыню перед лицом Джима.

— На, нацепи на шейку. Я вёз его для О-Ная, но у него таких побрякушек уже целая гора. В этот раз обойдётся. А тебе будет в самый раз.

Набросив на Джима лёгкое покрывало, он вышел. Через пять минут послышался гул двигателей, а ещё через минуту в спальню вполз Ахиббо, стуча жёстким панцирем паучьих лап.

"Ну, чего ты? Чего ты хнычешь? Понятно, что в первый раз немного больно, но это случилось бы рано или поздно. Что в этом такого? Со всеми это случается. Зато как господин Зиддик доволен! Он отсрочил выплату на целых два месяца, представляешь? Не на один, как обещал вначале, а на целых два!"

Тут, увидев ожерелье, Ахиббо с жадным блеском в глазах схватил его. Голубые камни ярко сверкали в его крючковатых пальцах, искрились и переливались, странно оттеняя уродливую мину алчности, которую приняла его голубая физиономия.

"Это он тебе подарил? О, щедрый господин Зиддик! Это вполне в его духе… Ты знаешь, сколько эта вещичка стоит?"

Джиму было сейчас всё равно, сколько она стоила, а Ахиббо был до крайности возбуждён. Любуясь блеском камней и играя ими, он расплылся в довольной улыбке.

"Это стоит целого состояния, малыш! Я в таких вещах разбираюсь, поверь мне. Господин Зиддик щедро заплатил за твою невинность, и тебе не за что держать на него обиду!"

Янтарные утренние лучи косо озаряли пески, освещали ворота ангара и неуклюжие и уродливые пристройки. Джим сидел в остывшей за ночь ванне, обмакивая в неё мочалку и водя по плечам и рукам, а из его глаз катились слёзы, капая в ещё не утратившую своих свойств воду. Она могла залечить раны на теле, но ту, что была у Джима в душе, она была залечить не в силах. Она смывала следы прикосновений Зиддика с его кожи, но очистить его от скверны, проникшей вглубь, не могла.

Глава VIII. Спасение

Ахиббо сказал, что их дела плохи: Зиддик увеличил размер дани вдвое, а прибыль оставалась прежней. Нужна была новая статья дохода, и Ахиббо её придумал. Всем своим клиентам он предлагал новый товар — Джима.

Теперь Джим мылся каждую неделю, а иногда даже два раза в неделю. Он ходил уже не в ветхом тряпье и непонятной обуви, а в коротенькой белой шёлковой тунике на тонких золотых бретельках и в мягких золотистых сандалиях. Волосы он убирал наверх, в его ушах висели большие аляповатые серьги, а его тонкие запястья отягощали широкие витые браслеты. Каждое утро он чёрной тушью (просроченной и засохшей, но разведённой водой из источника) рисовал себе египетские глаза и ставил над губой мушку, а когда Ахиббо показывал очередному путешественнику свой товар на пыльных полках, он должен был как бы невзначай попасться им на глаза. Когда путешественник спрашивал хозяина, что это за очаровательное существо выглядывает из-за полки, хозяин отвечал, что за определённое вознаграждение уважаемый господин может познакомиться с этим существом поближе. Оно может доставить ему незабываемое удовольствие — если, конечно, уважаемый господин обладает достаточными средствами, чтобы вознаградить его за это удовольствие, потому что за всё нужно платить. Если гость подтверждал свою платёжеспособность и изъявлял желание познакомиться с пленительным созданием, то хозяин предлагал ему пройти в особую комнату, где им будет гораздо удобнее общаться.

Чтобы Джим не подцепил какую-нибудь неприятную болезнь, после каждого такого общения Ахиббо пичкал его таблетками, которые, по его словам, уничтожали любую заразу, которая только существовала во Вселенной. Новые обязанности, однако, не отменяли прежних, и Джим по-прежнему мёл пол, смахивал пыль и выдавал воду. Чтобы не испачкать своей белой туники, поверх неё в этих случаях он надевал старый халат. Снова пригодилось лингвистическое устройство: Джиму пришлось выучить двенадцать языков, чтобы излюбленным и постоянным клиентам Ахиббо было приятнее общаться с ним. Некоторые клиенты желали, чтобы Джим танцевал, и Джим делал это — как мог. Одни дарили ему подарки, но жадный Ахиббо отбирал их, а другие скупились — от таких Джим даже мог порой получить затрещину. Не теряя надежды на спасение, он обращался к каждому клиенту с просьбой забрать его отсюда или хотя бы сообщить на Альтерию о том, что он томится здесь, но редко встречал даже просто сочувствие. Кто-то придумывал отговорки, а кто-то отвечал откровенно, что это не его дело. Столкнувшись с таким равнодушием, Джим совсем отчаялся. А Ахиббо наказывал его за такие просьбы. Нет, он и пальцем его не трогал, он просто оставлял его без еды — на день, на два, на три, пока Джима не начинало шатать от слабости. Кармаки ничем не могли помочь, уповать на них не было смысла, и скоро даже их сострадание перестало помогать Джиму. Он понимал, что вся его надежда — приезжие путешественники, но лишь один из десятка относился к Джиму сочувственно. Кое-кто даже обещал, что обязательно сообщит о Джиме в Межгалактический правовой комитет — военизированную организацию, обладавшую правоохранительными, судебными и законодательными функциями; Джим поначалу верил в эти обещания, но, как видно, зря, потому что сколько он ни ждал, спасение не приходило. На это-то равнодушие Ахиббо и делал ставку, и пока что его расчёт оправдывался; всё же Джим не верил, что равнодушием заражено абсолютное большинство разумных существ, населяющих Бездну. Он не верил, что равнодушными были его далёкие сородичи: они просто не знали о нём, а если бы узнали, то обязательно вызволили бы его отсюда. Один из них уж точно не был равнодушен, и это был отец. (В альтерианском языке не было слова "мать" как такового, а отцом назывался тот из родителей, который непосредственно производил ребёнка на свет, и альтерианское понятие отца было по сути эквивалентно земному понятию матери — женщины. Второй родитель, участвовавший в зачатии, назывался просто "родитель", что соответствовало земному понятию отца — мужчины, хотя отцом изредка мог называться и он, и здесь, для того чтобы понять, кем являлся родитель — "матерью" или "отцом", нужен был контекст. Один и тот же альтерианец за свою жизнь мог стать и "мамой", и "папой" в земном понимании этих слов. Но альтерианским словом, которое было написано на медальоне, и которое можно было приблизительно перевести на земные языки словом "папа", назывался исключительно родитель, выносивший ребёнка и произведший его на свет, а значит, молодой альтерианец, чей портрет Джим носил на груди, был по сути его "мамой". Всё это было непривычно для Джима, выросшего на Земле и никогда не видевшего своих соотечественников, ему ещё предстояло разобраться в альтерианской специфике родственных отношений. Впрочем, как он позже узнал, существовали во Вселенной и такие разумные создания, которым для произведения потомства вообще не нужен был партнёр!)