Странная женщина - [14]

Отработав первую неделю, Таиса поняла: надо придумать срочную поездку в Петербург, Воронеж или Таллин. И больше никогда не появляться в мастерской – так беспомощен оказался её французский. Но в пятницу, после самой долгой в её жизни недели, полной нелепостей, путаницы и стыда, у Таисы появилась догадка. «Постой-ка», – задумчиво бормотала она, замерев с кружкой остывающего чая у окна. Два года назад, после падения с лестницы, она вдруг полюбила кошек. Прониклась бескрайней слабостью к шифоновым платьям, заколкам с искусственными цветами, серёжкам с ягодками. После больницы сменила алую помаду на розовый блеск для губ. Перекрасила волосы в каштановый. Стала ненасытно и бессовестно спать по утрам. Срочно, поспешно заменила обои в спальне – на перламутровые, с блеском, как у новогоднего шара. Не могла решить, что уместнее: в субботу отправиться на прогулку в парк или всё же пойти в театр на «Чайку». Купить тот серый костюм или всё же платье из серо-розового шифона. И вот сейчас, собрав всё вместе, от неожиданной догадки Таиса замерла у окна. «Постой-ка», – бормотала она самой себе. Почему Борису вдруг понадобилась переводчица? Ради старых друзей из Лиона, ради какой-то старухи журналистки и двух призрачных галеристов… После падения с лестницы у неё такие красочные сны. Ей снится море, незнакомые приморские парки в цвету, пегие лошадки, миндальные пирожные, кружащие по комнате попугаи… Профессор признался, что она могла бы умереть под капельницей. Ей просто повезло – неведомая, нелепая случайность… Неужели с того самого дня её смерти в пустоте остывающего тела нашла приют душа маленькой девочки, погибшей в автокатастрофе в тот же день и час? Поначалу, у окна, наблюдая за осенним парком, над которым кубарем катался ветер и сгущались сумерки, Таиса растерялась. Допив остывший чай, поразмышляв ещё немного, она всё же решила понаблюдать, послушать и убедиться, что не ошиблась. Ради расследования и прояснения она сочла необходимым поработать у Бориса ещё немного. А за окном была уже ночь, и ей захотелось беспечно закружиться на ветру над верхушками кленов. Легко и непринуждённо, в шифоновом платье с пышной юбкой, в назревающем холоде осени.

В октябре они с Борисом целыми днями разъезжали по городу. Каждый вечер принимали гостей в особнячке на Малой Бронной. Или устраивали вечеринки в его мастерской – с разговорами, музыкой, вином и просмотром фотографий. Поговорить с Борисом с глазу на глаз ей за всё это время так и не удалось. В помещении, на улице, в машине присутствовало с десяток непоседливых и неуловимых стрекоз, каждую из которых нужно было поймать самодельным сачком. Задача не из лёгких. Примерно так давался Таисе перевод, особенно когда на французском без умолку болтали парижские студенты, худощавый бельгийский искусствовед и лысоватый антиквар из Туниса.

Борис всегда был обходительным и отстранённым. Его забавляло смущение и отчаянье Таисы, путавшейся во французских глаголах. В неловкие моменты она перехватывала умилённый взгляд, чувствовала добродушную иронию над всем, что рассказывает, во что одевается, как движется. Иногда её приводил в замешательство и на несколько минут превращал в фарфоровую статуэтку брошенный вскользь небрежный вопрос о новом пальто цвета крем-брюле. О пальто, которое она купила на днях, повесила в гардероб до начала весны и о котором уж точно не мог знать ни один человек в мире.

Однажды Борис неожиданно и довольно резко упрекнул её в отсутствии интереса к его работам. Стремясь исправиться, Таиса при первой же возможности отправилась на его выставку. Со старательным вниманием вглядывалась в расплывчатые монохромные портреты. Обошла четыре просторных белых зала минут за двадцать. Но около последнего портрета она остановилась. И простояла, кажется, целую вечность. Пока охранник, подгонявший запоздалых посетителей к выходу сиплым «закрываемся», не заставил её очнуться. Это был портрет той самой племянницы. Девочки с распущенными русыми волосами. С лампочкой в руке, как будто она держит хрупкий экзотический фрукт. Таиса так и не поняла, был это прижизненный портрет девочки или её post mortem. Таису холодила и тревожила неприятная двойственность и топкая сизая неопределённость портрета. Таису холодила и тревожила собственная двойственность и неопределённость после 8 октября, больницы, докторов. Она так разволновалась, что на следующий день заболела ангиной. А через пару дней Борис, скорее из вежливости, предложил погостить в его загородном доме. Бросил вскользь по телефону. Почему бы тебе не… И Таиса, тоже скорее из вежливости, согласилась.

Она прожила у него на даче всю зиму. А потом – всю весну, так ни разу и не надев новое пальто цвета крем-брюле. В начале лета в просторном, окутанном сизым сумраком доме появилась воздушная, совсем невесомая Лиля, сквозь которую всегда шёл снег. Когда Лиля стояла у окна столовой, Таиса замечала её крошечные мерцающие снежинки на фоне чёрного неба. А больше в этой Лиле не было ничего. Бесцветная пустота и чуть шелестящий колкий снегопад.

Ещё в его загородном доме призрачно обитала «Эта». По-кошачьи неторопливая и задумчивая, однажды потерявшая имя. Теперь от неё осталось только отсутствие и сиреневое молчание, будто нарисованное мелком на асфальте, за несколько минут до ливня. Со временем Таиса догадалась, что «Эта» уходит. Для успешной работы он нуждался в трёх девушках-призраках, в трёх музах-тенях своего загородного дома. Таиса долго старалась преодолеть ревность и горечь, разливающиеся внутри от подобных прозрений. Она была уверена и ждала, что со дня на день здесь появится ещё одна, новенькая, ломкая и странная, которой нечего терять и нечем себя увлечь за воротами его дачи. Ожидая со дня на день появления незнакомки, Таиса неторопливо жила в просторной мансарде второго этажа, по соседству с зимним садом. В комнатке с огромным окном было холодно, даже если вечером как следует истопить угловой камин, выложенный гжельскими изразцами.