Странная погода - [151]

Мы с Андроповым заговорили почти разом.

– Какая записка? – вскинулся русский.

– Подождите, – сказала я, – Андропов оставил записку? Шон заявил, что они получили от него сообщение, но я думала, имелось в виду голосовое или еще как-то. Откуда вам известно, что записка была от Андропова? Он ее подписал?

Старшой Бент криво усмехнулся уголком рта:

– У него очень интересное написание фонетического звучания вашего имени. «‘Онисак». Ошибиться тут довольно трудно.

– Я записку оставил? – заговорил Андропов, явно и искренне ошарашенный. – Должно быть, сильно наклюкался! Не помню я никакой такой записки.

– Положим, – изрек Старшой Бент. – Оставим все это. Записку. Мартину. Печаль вашу. Всю жизнь, какую вы вели до сих пор. Новая жизнь начинается прямо сейчас, сегодня, если вы захотите. Вы ищете общения, места, где вам не надо быть одиноким. А мы ищем вас, Руди! Если вы готовы к работе, имеющей какой-то смысл, и находиться среди людей, которые полюбят вас и попросят вас лишь только любить их, тогда вот мы перед вами. Мы готовы сказать вам «добро пожаловать».

И в тон ему девчушки за его спиной заголосили нечто похожее на модный шлягер «Добро пожаловать» и принялись расспрашивать Андропова, уж не их ли он искал. Я б сблевнула, если бы не была так сбита с толку и ошарашена.

А вот Андропов глаз с них не сводил, что твой вдохновенный, у него слезы на щеках высохли. Старшой Бен протянул руку, и Андропов пожал ее. Лысый долговязый послушник безумия поднял русского на ноги и помог сойти со ступеней. Тут же объявился один из сектантов кометы, повесил на шею русскому астролябию и поцеловал его в щеку. Андропов удивленно посмотрел вниз, восхищенно ощупывая диск пальцами.

– Карта пути к звездам, – пояснил Старшой Бент. – Храните ее у себя. Скоро мы туда отправимся. Нам бы не хотелось, чтоб вы потерялись.

Сектанты прошли в палисадник, столпились вокруг Андропова и запели своими приятными, кроткими, бесчувственными голосами. Один за другим проскальзывали они в соседний дом, музыка их стихла, а на ее месте возник другой звук… громкий стальной щелчок, словно кто-то курок револьвера взводил. Только то был не пистолет. Клацанье повторилось еще и еще раз. То была ручная пишущая машинка.

Я обернулась и глянула на распахнутую дверь гаража Урсулы. Со своего места видела одну только темень внутри.

Я перешла улицу, изнывая от жары, хождения пешком и сражения со злом. Если не считать, что изнывала я не от того. Большего всего угнетали раздумья обо всех тех часах, что провела я в этом гараже, видя все и не замечая ничего.

Темплтон стоял за отцовым верстаком, упираясь ногами в белый пластиковый мешок с каменной солью, чтобы дотянуться до клавиш допотопной машинки.

– Приветик, Темплтон, – произнесла я.

– Здравствуй, Ханисакл, – выговорил он, не поднимая глаз.

– Где твоя мама, малыш?

– В доме. Лежит. Или, может, за компьютером. Она много времени проводит за компьютером, следя за погодой.

Я устроилась позади него, потрепала его по волосам.

– Слышь, Темп? Помнишь, ты говорил мне, что каждую ночь отправляешься в полет поискать в облаках своего папочку? Ты это во снах проделываешь?

– Нет. Я с мамочкой отправляюсь. Делаю вид, будто я летучая мышь.

– Угу, – кивнула я. Взгляд мой перешел на диплом доктора наук в рамочке, висевший над верстаком. Я никогда не интересовалась, доктором каких наук был отец Темплтона, но удивления не вызвало то, что сферой его научных интересов была прикладная химическая инженерия. Интересно, подумала я, уволившая его компания все еще имеет представительства в США или она уже всецело перебазирована в Грузию. Йоланда как-то сказала мне, что компания перебралась на юг – естественная путаница. Если вам говорят, что кто-то перебрался в Джорджию, вы и не подумаете, что имеется в виду Россия.

– Темплтон, можно мне взглянуть кое на что? – попросила я. – Спрыгни на минутку.

Он послушно сошел с белого пластикового мешка каменной соли. Я сунула нос в мешок и увидела, что он наполнен сверкающей серебристой пылью. По виду можно было вообразить, что это соль, но, стоило мне в нее палец сунуть, как его кольнуло, будто палец в кучу битого стекла попал. Я отерла руку о джинсы и встала.

Темплтон отошел на несколько шагов, уступая свое место за пишущей машинкой. Я тронула серебристую ручку каретки, переводя ее на новую строку, и стала печатать. Стальные молоточки пуляли: бац, бац, бац… все, кроме «х» и «ь», которые не выстреливали. Я написала «онисак» – и бросила. Подумала про то письмо, на бумаге: Аллах без «х». В слове день (и других) «ь» опущен.

– Че пишем, Хемингуэй? – спросил кто-то у меня за спиной; голос мужской.

Я круто развернулась, сердце замолотило, как клавиши Темплтоновой машинки.

Марк ДеСпот подобрался к двери гаража и стоял, глядя на меня, невысокий, плотный, мускулистый сукин сын в белой соломенной ковбойской шляпе, синей джинсовой рубашке, застегнутой только у ворота и распахнутой настолько, что видно было витиеватую «Х» на груди.

– Марк! – закричала я. – Ты как тут оказался? – Не то чтобы я неравнодушна была. Я в жизни никогда так не радовалась дружелюбному лицу.