Странная обезьяна - [18]

Эшли Монтегю, англо-американский антрополог, в середине XX века писал уже о «неотенических мутациях», которые могли происходить в популяциях древних гоминид^{8}. В 1955 году уже можно было сравнивать не только эмбрионы современных приматов, но и черепа ископаемых кандидатов в предки человека. Монтегю показывает, что черепа детенышей австралопитека («бэби из Таунга») и питекантропа (Моджокерто, Ява) больше похожи на человеческие, чем взрослые экземпляры тех же видов. Антрополог поднимает вопрос о том, какие преимущества неотения могла дать нашим предкам. Ответа, правда, не дает, ограничившись призывом искать.

Идеей Болька увлекались многие. Основатель этологии Конрад Лоренц в своих работах уделял внимание неотении человеческого поведения. Любознательность, сохраняющаяся до глубокой старости, — что это, как не «удержавшийся юношеский признак»? Лоренц выражал опасение, что тренд на неотению продолжается и приводит ко все большей инфантильности людей, которые рано или поздно могут совсем впасть в детство^{9}.

Знаменитый палеонтолог Стивен Джей Гулд посвятил теме неотении главу книги «Онтогенез и филогенез»^{10}. Он критикует многие положения теории Болька, указывая, что тот исходил из устаревших и отвергнутых наукой концепций… Но поддерживает основную идею Болька, которую, правда, обосновывает несколько по-другому. Конечно, человек — не просто увеличенный зародыш обезьяны, поскольку обладает адаптациями к «взрослой жизни», такими как прямохождение. У людей есть явные признаки акселерации, например рано срастается грудина, стопа и таз специализированной формы. Но итог неотении — вовсе не обязательно детское строение. Неотения как процесс, как сохранение темпов роста, характерных для плода, на более поздних стадиях, может приводить к переразвитию (гиперморфозу): после рождения мозг продолжает быстро расти, «как у плода», и именно благодаря этому достигает крупных размеров. По той же причине у нас длинные ноги. Чтобы убедиться в том, что человек неотеничен, не нужно сопоставлять людей и современных человекообразных, ведь обезьяны — не наши предки, и у них много своих специализаций. Сравнивать надо взрослого человека с его же собственным плодом. И тогда становится очевидно, что мы действительно сохраняем в себе больше «детскости», чем другие обезьяны. Например, пропорции человеческого черепа в сравнении с любым другим приматом в течение всего онтогенеза меняются незначительно. Человек взрослеет медленнее и живет дольше любой обезьяны. Но и сами обезьяны в сравнении с другими млекопитающими неотеничны, так что ретардация сопровождала всю эволюцию отряда приматов.

Гулд, в русле победившего дарвинизма, поднимает вопрос о цели неотении. Зачем нам эта заторможенность? По мнению американского палеонтолога, неотения сотворила главные отличительные черты человека — крупный мозг, прямохождение, длинное детство. А стало быть, мы получили свободные кисти и перспективы использования орудий, сильный интеллект. Необходимость долгое время заботиться о потомстве привела к возникновению крепких семейных связей, отсюда — высокая социальность человека, ведь семья — ячейка общества. И вы еще спрашиваете, зачем нам неотения?

Со времени, когда Гулд написал свою книгу, у ученых была масса возможностей сравнить ход развития человека и шимпанзе. Такие исследования показывали, что некоторые — хотя и далеко не все — особенности нашего организма действительно можно объяснить неотенией. Например, общую форму черепа, прежде всего его мозговой части^{11}. Кроме того, выяснилось, что нейроны в некоторых ассоциативных областях коры человеческого мозга гораздо дольше, чем у других приматов, сохраняют «детские» активность и пластичность, необходимые для эффективного обучения^{12}.

Вместе с тем к одному и тому же результату организм может приходить различными путями. Простейший пример. Более крупный мозг получается как минимум двумя способами: либо если растет быстрее, чем обычно, либо если растет с обычной скоростью, но дольше. У человека, как оказалось, задействованы сразу оба варианта: мозг растет и дольше, и с большей скоростью^{13}. Но не торопимся ли мы, когда придумываем простое объяснение биологическим процессам, не зная их генетической основы и условий, в которых формировался тот или иной признак? Реальная картина может оказаться гораздо сложнее. Например, хотя относительный размер мозга у человека действительно «неотеничный» (в сравнении с другими приматами), его строение уникально: увеличенные области коры, связанные с речью и моторикой, и другие особенности нашего «думательного» органа совсем не копируют детенышей обезьян^{14}. Исследователи сходились на том, что если неотения и проявлялась в эволюции человека, то лишь наряду с другими эволюционными факторами. Так, сравнивая темпы роста человека и других приматов, специалисты обнаружили признаки ретардации раннего развития… и акселерации позднего^{15}.

Не играем ли мы в игру, которая выводит нас за пределы биологии (и вообще за пределы науки)? Нет ли в теории неотении в принципе некоторого лукавства? Поясню на нашем главном примере: допустим, отсутствие волос на теле — это неотения. Но на голове у нас, наоборот, волосы растут интенсивнее и дольше, чем у большинства обезьян. Ну что ж… Значит, произошла «ретардация темпов роста волос»: они такие длинные потому, что сохранили скорость роста, характерную для дородовой стадии. Нет волос — неотения. Длинные волосы — тоже неотения. Какая-то демагогия! А вот другой случай: многие люди (хотя и не все) способны усваивать молоко во взрослом возрасте, в отличие от большинства млекопитающих. Фермент лактаза, расщепляющий молочный сахар, у таких людей — в том числе у автора этих строк — продолжает вырабатываться всю жизнь. По идее, налицо явная неотения, ведь молоко пьют груднички. А может, не неотения, а адаптация к новому рациону? Мы знаем, что мутации, благодаря которым синтез лактазы не снижается, распространились, когда появился ценный пищевой ресурс — молоко домашних животных у народов, потреблявших это молоко