Страницы моей жизни - [8]

Перед отправлением приходит местный представитель и грозно требует, чтобы солдаты, у которых есть оружие, сдавали его. А солдаты эти – его матом. Тогда он говорит: «Я поставлю везде на стрелках пулемёты, и вы никуда не уйдёте». «Ставь, собака!» – отвечали ему. Но ни черта он не поставил, солдаты оружие не сдали, и, в конце концов, поезд пошёл. Через какое-то время мы прибыли на Брянщину. Остановились и слезли. Брянск оказался удивительно уютным в том отношении, что там свободно продавался хлеб и продукты. Мы ждали поезда, который из Брянска пойдёт в Москву. Но на брянском вокзале таких ожидающих набралось около трёх тысяч, а ведь поезд-то наверняка не придёт пустым. Как усядутся эти три тысячи? И как попасть в Москву – большой вопрос. К вечеру подходит тот поезд. Это был март, ещё лежал снег, а ночью был морозец, на крышах вагонов ехали люди, и с крыш снимали замёрзших и мёртвых.

Поезд полный. Двери, окна в поезде выбиты, зияют дыры. Люди, сидящие на брянском вокзале, стали штурмовать этот поезд. Я подбежал и вижу, что нет никакой надежды в дверь попасть, останавливаюсь перед выбитым окном, позади меня идёт какой-то солдатик. Я ему говорю: «Земляк, подсади». За спиной у меня рюкзак, руки свободные. Я подскакиваю и цепляюсь за окно вагона, но самого-то себя никак не затянешь.

Этот солдатик схватывает мои ноги, поднимает и толкает меня в окно. Влезаю в окно буквально на головы там сидящих.

Навстречу мне поднимается страшный мат. Я отвечаю таким же. Но потом ноги мои, наконец-то, очутились на твёрдом. На моё счастье сидящий солдатик встал, и я быстро шмыгнул на его место. Наконец, поезд пошёл, двинуться некуда, естественные надобности отправлять некуда, поэтому в вагоне стояла жуткая вонь. А я, не двигаясь, сижу, сижу и сижу мучительно сутки. Не доходя до Москвы, поезд вдруг останавливается. Проверка. Оказывается, Москва страшно голодает, и поэтому спекулянты выезжают в другие города, покупают хлеб и везут в Москву на продажу. Например, на Казанском вокзале краюха хлеба стоит почти 40 рублей керенскими. Такие тогда деньги были. Так вот для борьбы со спекуляцией идут проверки, сколько хлеба везёт каждый пассажир. Оказывается, можно только два килограмма везти, а если больше – отнимается. Так вот, остановили поезд, и комиссия проверяет. Дошла очередь до меня. Проверял молодой человек, и у меня было два куска хлеба: большая краюха – начатая и маленький кусочек. Это не превышало двух килограммов, у меня нечего было конфисковывать. Но молодой человек мял этот маленький кусочек руками и так смотрел на меня, что я и подарил ему этот кусочек хлеба, а он глубоко благодарил за него.

Потом мы прибыли в Москву. Мне вечером нужно было ехать на Николаевский вокзал и дальше на Бологое в Тверскую губернию к своим родителям.

Да, маленький эпизод разыгрался вечером того дня, когда я на Николаевском вокзале ждал поезда, чтобы ехать на север, к своему родному дому. Был вечер. Я набрал в свой чайничек кипятку, достал свиного сала, заварил чай с сахаром и начал с аппетитом есть. А по другую сторону стола сидела хорошо одетая дама, и она смотрела на меня такими странными глазами. Я понял, что ей страшно хочется есть, но она стесняется попросить. Я же как-то стеснялся ей и предлагать. Но, в конце концов, собрался с духом и сказал: «Может быть вы составите мне компанию?» Она говорит: «Я вас как раз об этом хотела просить». Я отрезал ей хлеба, сала, дал сахар и чай. Как она ела! Какое это было приятное-приятное чувство, что удалось вовремя человеку помочь.

Вот таковы были вкратце переживания моего пути из Минска до Тверской губернии. Я пожил немного там. Заводы моего дяди были национализированы. Раньше, когда я управлял его заводом, там служил один рабочий – очень хороший человек, не пьяница, аккуратный работник. Мы находились с ним в хороших отношениях. Советская власть повысила его, он стал управляющим заводами моего дяди. Этот рабочий приглашал меня на работу. Он любил и уважал меня, вообще с рабочими у меня были хорошие отношения. Но я отказался, потому что сговорился с одним сибирским золотопромышленником на Амуре, что поеду к нему, только немножко отдохну у родителей.

Через Москву я поехал на Дальний Восток. Москва была голодная. По дороге везде было голодно. И только когда подъехали к Уралу, на станции Верещагино, одна старушка в корзине вынесла лепёшки. Голодные пассажиры набросились на неё и расхватали лепёшки, ничего ей не заплатив. Старуха только что-то вякнула, а корзины и денег уже нет.

Потом поезд шёл всю ночь, и на другое утро долго стоял на станции Курган. И вдруг пассажиры увидели, что в киосках полно белого хлеба: калачи – большие, как колёса. Все бросились покупать хлеб, совать в мешки, даже под подушки – запасы делали. Боялись, что дальше хлеба не будет… Подъехали к Челябинску, и он нас ошеломил. На челябинском вокзале были огромные столы, полные всякой снеди: жареные гуси, утки, курицы, сыр, масло, хлеб, сметана, молоко – в любом количестве!

* * *

Перед тем как попасть в Харбин, я был начальником уездной милиции Амурской области. Уезд этот был величиной с Бельгию. Резиденция моя находилась в 30 вёрстах от Благовещенска на восток, в большой деревне Тамбовке. Там жили молокане – секта евангелистских христиан. Их мужчины отличались громадным ростом, не пили, не курили. Широкие в плечах, могучие и всех называли на «ты».