Страницы Миллбурнского клуба, 4 - [47]

Т е н о р.  Во всяком случае, судьба Бартона и Тэйлор может служить хорошим примером, подтверждающим вашу теорию. После знакомства в 1962 году река их влюбленности подхватила и несла их друг к другу, колотя о камни и плотины жизненных и семейных обстоятельств. Этот процесс растянулся на два года. Когда они достигли озера любви, выяснилось, что оба слишком ненасытны и не могут утолить душевный голод простым семейным счастьем. Искусственные разрывы, которые они устраивали друг другу, делались всё горше и длиннее. И десять лет спустя началось окончательное расставание, длившееся те же два года.

Б а с.  Есть что-то символическое и поучительное в эпизоде, случившемся в 1971 году, когда Бартоны отдыхали в своем доме в Мексике. Они отправились посмотреть выступление заезжего цирка. Номера сменялись, и в какой-то момент настала очередь метателя ножей. В нескольких метрах перед ним был установлен деревянный щит, спиной к которому стояла девушка, раскинув руки, как на кресте. Циркач бросал в нее тяжелые кинжалы, и они с громким стуком вонзались в дерево в нескольких сантиметрах от ее макушки, щеки, шеи, плеча, ребер. Выступавшим похлопали, потом ведущий что-то сказал в микрофон по-испански. Все повернулись в сторону Бартонов. Ричард подумал, что их просто приветствуют, и собирался встать. Вдруг он с ужасом увидел, что Элизабет поднимается с места, спускается на сцену и занимает место девушки у щита.

Т е н о р.  В его дневнике это описано так: «К тому моменту, когда я дошел до арены, первый нож вонзился в дерево в двух дюймах от ее левого уха. Потом – от правого. Глядя перед собой широко открытыми глазами и улыбаясь, Элизабет прошептала: “Ричард, только молчи, не нервируй его...” Я подчинился. Жена Лота могла бы поучиться у меня неподвижности. Через минуту все было кончено. Раздались аплодисменты, как на бое быков. Я пожал руку циркачу и собирался вести героиню обратно к нашим местам и шампанскому. Но не тут-то было. Под рев толпы меня поставили боком к щиту, дали в каждую руку по надутому шарику и один засунули в рот. Я выглядел полным идиотом. Шарики лопнули один за другим, пронзенные ножами. Дома, вместо неподвижности жены Лота, я изображал пляску Святого Витта, пока мне не налили стакан водки... “Я думаю, мы оба обезумели”, – сказала Элизабет».

Б а с.  Полагаю, если бы среди зрителей оказался Хемингуэй, он тоже поспешил бы занять место у щита. Видимо, есть люди, способные опьяняться опасностью. Или они пытаются что-то доказать своими отчаянными выходками – себе, окружающим, друг другу. Ведь и словесные дуэли Бартонов только на поверхности были бескровными. После каждой из них кровью истекало живое существо – их любовь.

Т е н о р.  В одном из прощальных писем к Элизабет Ричард бунтует против самого понятия «любовь»: «Для меня оказалось слишком трудным выстраивать всю свою жизнь на существовании другого человека. Не менее трудным, при моей врожденной самоуверенности, оказалось уверовать в идею любви. Нет такой вещи на свете, говорю я себе. Конечно, есть похоть, есть корыстное использование другого, и ревность, и томление, и затраченные усилия, но нет этой идиотской вещи – любовь. Кто выдумал эту концепцию? Я изломал мой растрепанный мозг, но ответа так и не нашел».

Б а с.  Друзья, обсуждавшие причины разрыва Бартонов, раскололись на две группы. Те, кто стал на сторону Элизабет, считали, что всему виной было пьянство Ричарда. Пьяный Бартон превращался в другого человека, в Джорджа из фильма «Кто боится Вирджинии Вулф», в то время как Элизабет уже перестала быть Мартой. Его друзья, имевшие возможность наблюдать обоих, говорили, что поведение Элизабет делалось хуже с каждым годом. Она постоянно наседала на мужа с требованиями, чтобы он принял участие в решении реальных и выдуманных проблем: с детьми, с собаками, с врачами, с финансами, с выбором ролей. К тому же постоянное ожидание подарков и знаков внимания. И бесконечные опоздания на деловые встречи и репетиции. Прибавьте к этому сварливые окрики «Ричард! Ричард!», когда ему случалось заговорить с новой знакомой на съемочной площадке. Некоторым казалось, что даже ее бесконечные болезни происходили из подсознательной потребности привлекать его внимание, привязывать, превращать в послушную сиделку.

Т е н о р.  Роман Антония и Клеопатры на экране был как бы репетицией, стартовой площадкой романа Ричарда Бартона и Элизабет Тэйлор в жизни. Десять лет спустя они получили возможность отрепетировать свое расставание, снявшись вместе в фильме «Его развод – ее развод». Распад семьи был дан в этой картине сначала глазами мужа, а во второй части – глазами жены. Оба приняли участие в съемках без большого желания, вели себя на площадке соответственно, и это сказалось на результате. Рецензии на фильм были убийственными. Журнал «Тайм» объявил его «громким сдвоенным крушением», «Голливудский репортер» – «скучным, зануднымисследованием разваливающегося союза двух мелковатыхперсонажей». Даже «Варьете», обычно доброжелательное к Бартону, писало, что от просмотра фильма «зритель может получить столько же радости, сколько от присутствия на вскрытии трупа».