Страницы Миллбурнского клуба, 4 - [42]

Т е н о р.  Постепенно внутренний любовный жар, постоянно пылавший в обоих всю жизнь, начал проникать сквозь пленку обыденных слов и жестов. Они словно бы опознали друг в друге тайных соплеменников («ты и я – мы одной крови!») – и потянулись один к другому неудержимо.

Б а с.  Возможно, и доставшиеся им роли способствовали разгоранию пожара. Представим себе Антония-Бартона, со страстью говорящего Клеопатре-Элизабет: «В тебе соединилось все, что я люблю на этом свете, что хотел бы сберечь в своих руках». «Мир без тебя, Антоний, – отвечает она, – это мир, в котором я жить не хочу». «Что случилось?» – спрашивает она в другой сцене. «Со мной? Ты случилась со мной», – отвечает он. Режиссер восклицает свое привычное «стоп!», но эти двое не в силах выпустить друг друга из объятий. По сценарию, в припадке ревности Клеопатра должна была выкрикнуть имя женщины, на которой женился Антоний, но Элизабет Тэйлор восклицает: «Сибил?!»

Т е н о р.  Некоторые свидетели в своих мемуарах утверждают, что поворотным моментом оказалась сцена купанья полуобнаженной Клеопатры-Тэйлор. Как бы там ни было, оба не скрывали, какую огромную роль в их жизни играл – даже не римский Амур с кудряшками и игрушечным луком, а грозный греческий Эрос. Стаи фотографов-папарацци кружили вокруг съемочной площадки, укрыться от них было невозможно ни в дальнем отеле, ни в доме друзей, ни на частной яхте. В какой-то момент любовники махнули на все рукой и стали появляться на людях открыто.

Б а с.  Они сами были ошеломлены тем, что с ними происходило. Элизабет вспоминала потом: «Вы не можете вообразить, что это такое: держать в объятиях Ричарда Бартона и слышать его божественный голос, льющий тебе в уши слова любви. Все тревоги, беды, страхи растворялись, отлетали прочь... Изменить ему было так же невозможно, как не влюбиться в него». А он писал ей в письме: «Я жажду впивать твой запах, касаться твоих сосков и округлого живота, и копилки со щелью, и неповторимой гладкости бедер, и детской мягкости ягодиц, и податливых губ, я жажду увидеть твой почти враждебный взгляд, когда тебя седлает твой уэльский жеребец».

Т е н о р.  Наконец, нашлись «добрые» друзья, которые донесли Фишеру о происходящем. Лежа рядом с женой в постели, он спросил: «У тебя есть что-то с Бартоном?» «Да», – тихо ответила прямодушная Элизабет. Муж встал, упаковал чемодан и покинул виллу. Однако смириться с утратой любимой жены не смог и отправился донести о происходящем Сибил. Та заверила его, что с самого начала их брака знала о похождениях Ричарда, но решила смириться с этим, потому что он любит только ее и всегда возвращается к ней. Сама же на следующий день отправилась на съемочную площадку и закатила любовникам такой скандал, что съемки пришлось прервать на целый день. Студии это обошлось в сто тысяч долларов.

Б а с.  Борьба между соперниками продолжалась. Однажды, в присутствии Фишера, Ричард заорал на Элизабет: «Кого ты любишь? Меня или его?» «Тебя», – прошептала испуганная Элизабет. «Ответ правильный, – заявил Бартон, – но недостаточно быстрый». Разрыдавшись, Элизабет уехала в отель. Мужчины остались вдвоем и погрузились в многочасовое выяснение отношений, сопровождавшееся обильными возлияниями.

Т е н о р.  Я не уверен, что нам следует полностью доверять мемуарам оставленного мужа. Он пишет, что их разговор был по большей части монологом Ричарда, который то оскорблял его, то льстил, то извинялся, то хамил, а в конце сказал: «Ведь она тебе без пользы. Ты и так уже звезда. А я – нет. Она сделает меня звездой. Я сумею использовать ее, эту бесталанную голливудскую пустышку».

Б а с.  Действительно, звучит слишком примитивно для литературно чуткого Бартона. Но финал этой сцены выглядит так дико, что, мне кажется, придумать его Фишер не смог бы. Помните, как Элизабет начала звонить из отеля, а Бартон отказывался говорить с ней. Потом, наконец, взял трубку и начал кричать на нее: «Боже, как ты можешь так обращаться с этим замечательным человеком?! Он так любит тебя! Если ты не станешь вести себя поосторожнее, мы удалимся наверх, и я сам его трахну». Мемуары Фишера вышли, когда оба, Бартон и Тэйлор, были живы и могли бы опровергнуть прямую ложь.

Т е н о р.  Про Бартона говорили, что соврать он мог, только когда был трезв. А так как это случалось нечасто, то и его можно было считать человеком таким же правдивым, как Элизабет. Бог Бахус играл в жизни обоих не меньшую роль, чем бог Эрос. Выпивка в какой-то степени служила Бартону лекарством против болей в шее, плече и пальцах (ущемление нерва, тяжелый артрит), против разных страхов: он боялся высоты, чужих прикосновений, приступов эпилепсии, гемофилии. Кроме того, он боялся, что трезвым он становился скучен для окружающих. Но это было лекарство, которое исподтишка убивало его.

Б а с.  Любовная драма двух знаменитостей выплеснулась на страницы газет грандиозным скандалом. Ватиканский еженедельник «Оссерваторе делла Доменика» писал о недопустимости такого морального падения: «Если брак умер, значит, кто-то убил его. Не слишком ли много браков уже разрушено вами, синьора Тэйлор? Не пришла ли пора покончить с эротическим бандитизмом?» Видные политики в США призывали Конгресс запретить Ричарду Бартону и Элизабет Тэйлор въезд в Америку. Режиссер Манкиевич получал по почте анонимные угрозы положить конец скандалу при помощи бомбы с часовым механизмом. Пришлось в толпу статистов добавлять вооруженных детективов, одетых в римские тоги. Сибил паковала чемоданы и грозила уехать в Нью-Йорк, забрав с собой детей.