Страницы из летной книжки - [9]

Мама совсем потеряла голову, когда узнала, что я подала заявление в военкомат.

— Ну что, ну что ты там будешь делать? Ты ничего не умеешь. Разве что горшки таскать. — Это она на мою брезгливость напирала.

— Все буду делать, что надо.

— Почему ты-то молчишь? — крикнула она отцу. — Совсем распустил девчонку. Своевольничает...

Однако дело тут было не в своеволии. С раннего детства я привыкла слушать рассказы деда, старого партизана, отца и его друзей о том, как они все сражалась в гражданскую. В такие часы я видела себя разведчицей, достающей ценные сведения, и сердце готово было выскочить из груди от волнения. Мама, видно, недооценивала это обстоятельство. Она боялась за своего ребенка, и это было вполне естественно. Но вмешательство отца приняло для нее нежелательный оборот.

— Ты должна серьезно подумать, где большую пользу принесешь. Я немало пережил и в империалистическую, и в революцию, и в гражданскую, чтобы мои дети счастливыми были. Я кровь свою пролил за это.

— Я не против счастья. Однако ты учил меня, что личное счастье неотделимо от судьбы Родины.

— Да. — Он нахмурил свои косматые брови, затрудняясь возразить мне.

А я шла напролом:

— Ты говорил, что надо помнить о тех, кому мы обязаны Советской властью. Кстати, сколько твоих братьев погибло за нее, за власть-то Советскую?

— Четыре...

— Так вот, папочка, настало время активной памяти. Я пойду защищать Родину.

— Хорошо, — согласился отец. — Поступай по совести.

Мама плакала. Потом успокоилась, узнав, что мне в военкомате отказали, и стала уговаривать поехать в институт. И я отправилась в Москву.

Я ушла от родителей и не оглянулась, хотя знала, что они стоят на пристани, от которой отплывал старенький пароход. Дома я упросила маму не плакать. Она обещала. Но когда пароход отчалил, мама охнула, будто выдохнула из себя все терпение, и, уже не скрывая слез, бежала по берегу до самого края набережной. Мне было стыдно за ее слабость. Я не знала, что война будет столь продолжительной, такой яростной, кровопролитной. Я даже не могла подозревать, что война расшвыряет всю нашу семью на долгих четыре года. И не все вернутся. Я была по-детски беспечной...

— Твои мысли блуждают сейчас далеко-далеко. — Ульяненко подошла ко мне и прилегла рядом. — Ты, как отвергнутая влюбленная, где-то бродишь в дальней стороне. Скажи мне, кто он?

— Он? — Я не поняла.

— Ну да, тот, кто заморочил тебе голову.

— Его нет.

— Нет? — Нина искренно изумилась. — Ты томишься, страдаешь... И тут не замешан парень?

— Нет.

— Так о чем же ты мечтаешь?

— О праздничных пирогах.

— Господи! — Нина уставилась на меня, как на больную: — Какой тебе день рождения, какие пироги, когда война?

— Я ничего не могу с собой поделать. Даже... Вот... — Я потянула носом. — Слышишь? Нюхай!

— Что?

— Запах пирогов.

— Тю, ты что, чокнулась?

Я поднялась с земли и молча стала взбираться в кабину.

Взлетев, мы взяли курс на станицу Гостагаевскую. Впереди яркой трассой, пронизывая мрак, взметнулись ракеты. Зависают, гаснут... Это немецкие. Вон еще одна и еще...

На низко повисшем облаке — отблеск пожара. Как раз по курсу. Колышутся черные космы дыма. Немцам приходится отходить в огне, в дыму, по развороченным дорогам, через разоренные станицы. Нам надо определить, где больше техники, по какому участку дороги лучше ударить. Где-то сбоку сверкнули и тут же исчезли огоньки. Летишь и не знаешь, как обойдется этот полет. Летчица убирает обороты. Стрелка высотомера раскручивается в обратную сторону. Перебралась за цифру «1000», а внизу тишина, пустота, безмолвие. Ощущение такое, что во всей Вселенной нет ни одной души, кроме нас с Ниной. Но это ощущение мимолетно. Включаются два прожектора. Ухают крупнокалиберные — шпарят без перерыва. Густые трассы «эрликонов» распарывают небо. «Эрликоны» особенно нам страшны. Спаренные и счетверенные, смонтированные на турельных установках, приводимые в движение небольшим, но сильным мотором, они легко вращаются на триста шестьдесят градусов и бьют очень кучно и точно. Снаряды взрываются на высоте, даже не встретившись с целью. Разорвавшись невдалеке, они поражают ее своими осколками, имеющими большую убойную силу. Прожекторные лучи тянутся к нам, а по лучу направляется трасса ярко-оранжевых шариков «эрликона», угрожая нас уничтожить.

— Вот гады! — запальчиво говорю я летчице. — Огрызаются еще...

Мы очень молоды и потому, наверное, охотно, чуточку бравируя, играем со смертью. Ведь молодым не верится, что смерть может коснуться их... даже сейчас, когда она уже начала заглядывать в глаза.

Нина маневрирует, бросает самолет по высоте и курсу. Трассы остаются позади. Наша задача бомбить отступающие войска, танки, машины. Но на указанном шоссе мы ничего не видим. Их надо разыскать. Мы становимся похожи на гончую, принюхивающуюся к следу убежавшего и притаившегося где-то неподалеку матерого зверя. Ведь только час назад это шоссе кишело техникой, вот по этой самой дороге шли войска. Об этом докладывали разведчики.

Прошли над дорогой в ту и другую сторону. Нет колонны! Обшарили все лесочки, перелески и населенные пункты в радиусе 30 километров. Вот-вот подойдут другие экипажи полка, а мы, посланные найти противника и осветить его, не можем навести их на цель. Хоть плачь с досады или выпрыгивай и ищи колонну, опрашивая местных жителей.