Страницкий и Национальный герой - [2]

Антон. И что мы там будем делать?

Страницкий. Меве и мы должны образовать правительство.

Антон. Правительство?

Страницкий. Мы будем министрами.

Антон. Министрами?

Страницкий. А чем же еще! Я был футболистом, а ты водолазом. Но разве могу я играть в футбол без ног, а ты нырять, когда у тебя нет глаз? Пусть теперь этим займутся здоровые. А чтоб управлять, не так уж нужны здоровые члены.

Антон (смеется). Национальный герой, бесспорно, тебя поймет.

Страницкий. Проказа открыла ему глаза на наше положение. Такая болезнь просветляет,

Антон (осторожно). И когда ты собираешься пойти к нему?

Страницкий. Сегодня же.

Антон. Чепуха, Страницкий, какая чепуха! Одна из твоих идиотских выдумок.

Страницкий. Теперь наконец наверху должны оказаться те, кто испытал мировую историю на собственной шкуре. А это как раз мы!

Антон. Но ведь мы же совсем не умеем править!

Страницкий. Что значит — мы, Антон? Главное, я умею. Ты думаешь, что я делал ночами, пока ты храпел? Я набрасывал программу правительства, проводил социальные реформы, ты еще удивишься какие, произносил речи, а когда под утро я засыпал, то снились мне, в отличие от тебя, не какие-нибудь бесполезные пустяки. Мне снились практические сны. Я разъезжал по конференциям. Дай мне только попробовать. Я знаю, как нужно использовать шанс. Когда я забил три гола испанцам…

Женский голос. Господин Страницкий, господин Антон!

Страницкий. Господин Страницкий! Господин Антон! Слышишь? Это фройляйн Мария из девятнадцатой комнаты.

Мария. Доброе утро, господин Страницкий. Доброе утро, господин Антон.

Страницкий. Доброе утро, фройляйн Мария. Мы долго не виделись, Комната номер девятнадцать пустовала целых три недели.

Мария. Я, господин Страницкий, потеряла место на парфюмерной фабрике и была у сестры. А теперь я устроилась работать в трикотажном концерне «Диана и КО» и вот снова здесь.

Страницкий. Это мне не нравится. Трикотажный концерн не для вас, фройляйн Мария.

Мария. Я буду мести лестницы и цеха, господин Страницкий. Тридцать пфеннигов в час…

Страницкий. Цеха и лестницы за тридцать пфеннигов! Фройляйн Мария, конечно, я нищий, безногий, которого возит по городу слепой, сижу у пострадавших от обстрела стен собора святого Себастьяна и сую людям под нос жестяную тарелку. Все это, конечно, так. Но если бы вы закрыли глаза и хоть разок представили себе меня, фройляйн Мария, с обеими ногами да еще в черно-красной футболке команды «Патриа», вы бы должны были признаться, что я был парнем что надо.

Мария (смущенно). Господин Страницкий!

Страницкий. Таким парнем, который показал бы директору трикотажного концерна, как заставлять симпатичную девушку вроде вас мыть полы.

Мария (робко). Господин Страницкий!

Страницкий. Вы покраснели, фройляйн Мария. Ну что ж, понимаю: такую девушку, как вы, смущает, конечно, что безногий объясняется ей в любви. Но это объяснение на тот случай, если бы я был при своих ногах, чтобы показать вам, каков бы я был, если бы они не валялись в песках Сахары под каким-то холмом.

Мария (горячо). Но ведь вы можете, господин Страницкий, получить ноги от государства, так сказал мне господин из социального обеспечения.

Страницкий. Знаю я этого господина! Он приходил ко мне со своими прописями, фройляйн Мария. Прекрасно, сказал я, государство вернет мне мои ноги. С его стороны весьма благородно. Хорошая сделка. А что это за ноги? Превосходные протезы, сказал он. А смогу ли я играть на них в футбол? Он ответил мне, что на этих протезах люди одолевали горы. Я не альпинист, сказал я, я футболист. Смогу ли я с ними снова играть левым полузащитником в первом составе команды «Патриа»? Господин Страницкий, ответил тот человек из социального обеспечения, это невыполнимое требование. Тогда мне не нужно ног, сказал я. Я зарабатывал своими ногами, такая у меня была работа, и новые ноги должны помочь мне снова зарабатывать. Государство обязано предоставить мне ноги, равноценные тем, которые оно у меня отняло, и баста. Или я останусь тем, что я есть, — живым напоминанием о надругательстве, совершенном надо мной государством.

Мария (плача). Но ведь вы мне нравитесь, господин Страницкий!

Страницкий. Не плакать, фройляйн, не плакать. Кто знает, что нас ждет, кто знает, что у Страницкого на уме и чего он еще может добиться, если выпадет случай, великий неповторимый случай! Зря, что ли, я забил четыре гола испанцам! И этот случай подвернулся. Не только для меня, но и для вас, и для длинного Антона. Марихен, Марихен, Марихен, разве вы не слышите торжественной траурной музыки, которую целое утро разносит радио из окна Флейшеров? А речь, которую произнес министр внутренних дел?

Министр внутренних дел.…коварна, но наш Националъный герой может быть уверен, что в этом тяжком испытании с ним любовь и почитание всей нации. Мы будем верны герою Финстервальда и Сан-Плинплина, даже если он прокаженный — произнесем же однажды это страшное, убийственное слово. Именно в этот час мы клянемся …

Диктор. Но предоставим министру внутренних дел продолжать свою привлекшую всеобщее внимание и не раз повторявшуюся в течение дня по радио речь, оставим также и инвалида Станиславского…