Страна золотых пагод - [3]

Не ставя перед собой задачу глубокого анализа текущих проблем бирманского общества, С. Рамешова, однако, занимает позицию, далекую от пассивного туристского созерцания. Впервые открывая для себя Бирму, она пытливо стремится проникнуть «за кулисы» внешних восприятий, пытается осмыслить мельчайшие подробности повседневного быта бирманцев, выявить его социально-историческую подоплеку. Для этого она привлекает материалы научных исследований западных и местных авторов, идет за консультациями в академические, просветительские и религиозные центры Рангуна, настойчиво расспрашивает окружающих в поисках ответов на бесконечные вопросы, всегда возникающие в новых краях у неравнодушного наблюдателя.

Однако на этом пути автора подстерегают известные трудности и «подводные камни». Прежде всего это ощутимый дефицит достоверной научной информации о современной Бирме. Отдельные фундаментальные исследования текущего положения в стране, проводившиеся англичанами в первой половине XX века, прекратились вскоре после выдворения колонизаторов из страны. Взамен, как уже отмечалось, на Западе появились и продолжают распространяться главным образом тенденциозные политические статьи и обзоры, из которых даже после тщательной критической обработки трудно вычленить позитивный социологический материал. Невозможность осуществлять глубокие полевые исследования в сложных условиях послевоенной Бирмы завела некоторых зарубежных ученых в глубь ее истории, но и здесь их поджидала полоса «белых пятен», простирающаяся вплоть до вопроса о том, как вообще возникла бирманская цивилизация, откуда пришли ее носители. Знаменитые «Дворцовые хроники» монархических династий Бирмы, которые вначале использовались как документальный исторический материал, при более внимательном анализе оказались довольно поздним литературным творением (XV–XVII века), а их авторы — придворные буддийские монахи — отнюдь не самыми осведомленными и объективными летописцами. Между тем многие бирманцы до сих пор считают хроники чуть ли не единственным авторитетным подспорьем в исторических исследованиях. В их суждениях нередко можно услышать убедительную только для неосведомленных европейцев заставку — «Исторические хроники подтверждают…».

Видимо, именно со слов этих лиц С. Рамешова и написала, что частая смена столиц в период средневековья была якобы вызвана обычаем бирманских королей начинать правление на новом месте либо была обусловлена истощением водных ресурсов, перенаселенностью и т. п. Такое утверждение трудно воспринимать всерьез, так как демографических проблем тогда не знали, а столь дорогостоящее и хлопотное занятие, как перенос столицы, никак не могло быть подвластно «обычаям». Зато достоверно известно, что в те годы Бирма не раз переживала периоды раскола и междоусобных войн, сопровождавшихся возвышением тех или иных династий в различных районах страны, которые на время становились центром насильственного объединения племен и народов. Очевидно, этот факт не увязывается с неуместным в данном случае «патриотизмом» некоторых бирманских историков, которые пытаются дать ему любое другое истолкование.

Подобным субъективизмом страдает и пересказанная С. Рамешовой версия о возникновении нынешней бирманской столицы. Оказывается. Рангун появился здесь, а не в другом месте только потому, что людей влекла сюда тогда еще скромная, но уже знаменитая пагода Шведагон. В действительности же все было как раз наоборот. Людей привлекала в эти края плодородная дельта самой крупной в стране реки Иравади с ее благоприятными условиями для водной транспортировки товаров и удобным выходом в море. И лишь как следствие бурного освоения этого района одна из пагод на вершине холма Сингутар у поселения Дагон (в дальнейшем — Рангун) стала приобретать известность, достраиваться, облачаться в золото и обрастать легендами. Однако прозаическая истина, заключающаяся в том, что не люди селятся у пагод, а пагоды появляются там, где живут люди, видимо, не устраивала хронистов, и они принесли ее в жертву своей вере. Кстати, Рангун и Янгоун, упомянутые в книге как два разных названия бирманской столицы, на самом деле являются двумя вариантами транскрипции одного и того же слова — соответственно калька с его традиционного английского и бирманского произношений.

Еще более рискованно без соответствующей подготовки говорить с бирманцами о буддизме, как это делает С. Рамешова. Эта тема заслуживает особого рассмотрения. Среди единичных бирманских исследователей, рискнувших в условиях почти тотальной религиозности объективно взглянуть на господствующий в стране буддизм, безусловно, выделяется бывший ректор Рангунского университета, ныне покойный профессор Маун Тхин Аун. К чести С. Рамешовой, работа этого ученого «Народные элементы в бирманском буддизме» была использована в ее рукописи. Однако в числе других ее информантов по данному вопросу преобладают либо изощренные теологи из Международного медитационного центра в Рангуне, охотно пользующиеся случаем дать свою пропагандистскую трактовку буддизма, либо глубоко религиозные, но слабо представляющие себе философскую догматику буддизма, так называемые рядовые верующие из ее повседневного окружения — шофер, хозяйка арендуемого дома, случайный читатель в библиотеке и т. п. Всех этих лиц объединяет твердая приверженность религиозной доктрине, поэтому ждать от них критического анализа ее содержания не приходится. Вместо этого чаще всего можно услышать стандартные заявления о том, что главной чертой буддизма является доброжелательность, терпимость к иноверцам. Одновременно по каждому случаю вам могут предложить массу разноречивых легенд, в том числе и вымысел о «золотой лодочке в подземелье пагоды Шведагон», который фигурирует в пересказе С. Рамешовой. Сентиментализм, наивный романтизм и религиозная экзальтация — вот основные характеристики бирманского буддизма, которые можно получить главным образом устным путем. Что касается печатной продукции, то здесь вас ожидает широкий спектр пропагандистских изысканий, начинающийся с переводов «подлинных» проповедей и изречений Будды и кончающийся их трактовкой в свете прикладной математики, современной психофизиологии, микробиологии и атомной физики. Можно встретить и явно политические опусы, в которых буддизм даже отождествляется с марксизмом или, наоборот, противопоставляется ему. Разобраться в таком разнородном информационном потоке порой весьма непросто даже для опытного религиоведа. Поэтому не удивительно, что в работе С. Рамешовой, искренне воспринимающей воодушевленные разъяснения верующих бирманцев по интересующим ее вопросам, невольно проскальзывают реверансы в адрес буддизма.