Страна терпимости (СССР, 1980–1986 годы) - [10]
Она читала и плакала, нахлынули воспоминания. Юность предстала такой далекой, светлой и неповторимой. Но она прошла и не вернется. У Вовки своя жизнь и не надо в нее вторгаться, дважды не войдешь в одну реку. А у нее своя, сама выбрала наперекор здравомыслию и сопротивлению родителей. Значит, и винить некого. Надо жить дальше.
Часто думала о возвращении домой к мужу. Обида продолжала жить в ее душе, хотя она была благодарна ему за нынешнее отношение. Каждый вечер он навещал ее. Женщины в палате удивлялись, восхищались, завидовали, говорили в открытую: «Красивый у тебя муж, любит тебя, счастливая ты!» Если бы она любила его! Духовное для нее оказалось выше и ценнее, чем интимные отношения. А понимания и духовной близости между ними не было с самого начала. И чем дольше они жили вместе, тем дальше отдалялась от мужа Ксения.
Она по-прежнему много читала, благо была такая возможность на рабочем месте, много размышляла над прочитанным, над окружающим ее миром, людьми, обществом. Ренат жил обычной, как живут миллионы людей, жизнью: работа – дом, телевизор, изредка – книга. По выходным – хозяйственные дела, никаких культурных мероприятий. Она же рвалась из такого, как ей казалось, примитивного существования. Она обожглась на любовной связи, ей оказалось не по силам лгать и притворяться. Возможно, она искала выхода духовной энергии, которая буквально кипела и клокотала в ней, как вулкан.
В реанимации, когда она взяла в руку карандаш и написала первое стихотворение, ее будто озарило: вот оно, то, к чему она стремилась с юности, что искало в ней выхода и не могло найти. Нашло на грани между жизнью и смертью. Поэтический дар. Еще в старших классах литература и русский были ее любимыми предметами, она лучше всех учеников в классе, даже в школе писала сочинения на вольную тему. С четырнадцати лет и до замужества вела дневник, а, устроившись в Совмин, продолжала делать записиразмышления. Тяга к писанию жила в ней всегда, и вот она превратилась в нечто конкретное – в стихи.
Прорыв уже был, когда она испытала шок от кончины Высоцкого и стала писать стихи умершему. Но сейчас она писала осознанно, понимая, что наконецто в ее жизни появилось то возвышенное и прекрасное, ради чего стоило вернуться с того света. Возможно, именно в творчестве она сможет реализовать то духовное, что в ней копилось долгие годы одиночества.
Наконец наступил день, когда ей сняли швы с бедра, гипс со ступни и поставили на костыли. И она пошла, не наступая на правую ногу. Вроде ноги как ноги. Ну, а дальше? Еще три дня она привыкала к костылям, а потом ее выписали. Отец с матерью приехали за ней на «Волге». Муж был на работе. Женщины смотрели в окна, как она уезжала, и махали руками. И вот она дома. Все так непривычно, все вроде не на своих местах, хозяйничала-то свекровь. Она почувствовала себя неуютно, но усиленно изображала радость, поддерживая общее приподнятое настроение. К лицемерию она давно уже привыкла. А свою новую жизнь – со стихами – пока продолжала по-старому. Оказывается, прилетел свояк Рената Тимур из села под Ташкентом. Вечером, когда родители уехали, они явились с мужем, свояк держал в руках казан с горячим пловом, который он приготовил у Фархада. «Слава Богу, братец не явился», – с облегчением подумала Ксения.
Ренат держал в руках цветы и бутылку кагора как лечебного вина для Ксении. Мужчины пили водку. Наверно, от радости Ренат напился и полез к ней ночью, обнимая, целуя и шепча: «Как я соскучился по тебе, Ксюшенька! Хочу, умираю». Она задохнулась от бешенства, сопротивлялась, как могла, но сил после больницы не было, могла только думать, что за чурбан, ведь она только из больницы, после стольких операций! Хотелось кричать и материться, но они были в квартире не одни. Ночевали свекровь и свояк. Так они отметили ее возвращение. Нет, все осталось по-прежнему: нелюбимый муж, терпимая свекровь.
Она продолжала жить внешне. Освобожденная на некоторое время от домашних дел – пальцы на правой руке еще плохо слушались, способные держать лишь перо. Она делала ванночки из соли. Да и на костылях не попрыгаешь. Она, прячась, писала стихи, читала и, конечно же, размышляла о многом, например, о том, почему не любит мужа.
Все женщины, знакомые и незнакомые, с самой юности одаривали его вниманием, с завистью косясь на нее. Что и говорить, видный мужчина, с годами возмужавший, набравший стать и степенность. А уж о золотых руках можно говорить много и долго: все умел делать Ренат, все мужские дела, и гвоздь забить, и дом построить, и все у него спорилось, делалось вроде бы легко, но крепко и надежно – на века. И горячий, и ласковый – в интимных отношениях. Что еще надо? Журав-ля в небе? Ну, поймала за хвост вроде, когда вообразила, что влюбилась. А журавльто ощипанный оказался. Одним словом, что имеем, не ценим, потеряем, плачем.
И раскладывала Ксения мысленно жизнь совместную по полочкам и мужа – по частям, не как одну цельную личность. Внешность для нее особой роли никогда, даже в юности, не играла, хотя приятно было, что муж нравился другим женщинам, и ревности притом не было, была толика тщеславия. То, что по хозяйству все умеет, все знает, так он с 14 лет мужичком был, деньги зарабатывал, и она воспринимала как должное, на то он и мужчина, и хозяин. Она в юности ничего не умела, даже чай заваривать, не говоря о борще и каше. Мать ее не учила, сама она не стремилась в кухарки. Ренат даже научил ее тесто делать на пельмени. А потом подарил ей на день рожденья книгу «О вкусной и здоровой пище». Жили, когда ушли от родителей, оставив сына, на частных квартирах, на одну зарплату, изысков в еде не было, в основном, готовые пельмени в пачках, серые, слипшиеся, докторская колбаса, жаренная с макаронами, изредка борщ от матери, по праздникам: плавленый сырок, баклажанная икра, бутылка портвейна «777» или № 12.
