Страна терпимости (СССР, 1951–1980 годы) - [21]

в фамилии на «я»)

Блюдешь бездарностей интересы.

Твой кент стал Тополь,

Вы оболгали все наше детство.

Засунуть горн бы в твою бы ж…,

А рядом Тополь, ну, по соседству.

В то последнее Ксенино лето к ней впервые пожаловали родители, чтобы навестить, а заодно продемонстрировать новое приобретение: бирюзовую «Волгу», последний кирпичик в пирамиде, именуемой достатком. Надо было видеть, как автомобиль – редкая и роскошная вещь по тем временам – возвысил родителей в собственных глазах, да и в глазах окружающих тоже. Даже походка у отца стала другой: он не шел, а шествовал – его распирало от гордости, от довольства собой. Ну, как же! В детстве – деревенская голытьба, ни одежды, ни обуви хорошей не имел, донашивая обноски старших братьев. Зато теперь! Ого-го-го, каких высот он достиг! Высокая должность, главный механик в большом гараже, достаток в доме, добротная одежда и предел мечты – собственная машина.

Отец мягкой чистой фланелькой смахивал одному ему видимые пылинки с кузова «Волги», обходя ее вроде бы небрежно и привычно со всех сторон, а на самом деле в глазах его сиял детский восторг, который он и не пытался скрывать. Мать усаживалась на переднее сиденье, расправляя старательно – двумя пальчиками – новое шифоновое платье с многочисленными оборочками. И выпрямлялась, устремив взор вперед и сделав губы бантиком. Этакая важная дама из высшего общества, бывшая босоногая, тоже деревенская девчонка. Как пелось в небезызвестной песне: «кто был никем, тот станет всем». До появления машины мать вела себя проще и не посматривала с таким, несколько высокомерным выражением лица на окружающих, ловя их завистливые или искренне восторженные взгляды, и не разговаривала таким, несколько снисходительным тоном, соблюдая дистанцию.

Родители забрали ее за несколько дней до окончания срока пребывания в пионерлагере в деревню под Красноярском, к тете Лизе, отцовской сестре. Через два года на третий они отправлялись из Норильска на курорт, но перед дальней дорогой обязательно навещали тетю Лизу – не потому, пожалуй, что отец сильно скучал по ней, а просто подышать целебным деревенским воздухом, попить парного молочка и поесть первых огурчиков с грядки. Теперь прибавилась более веская причина: в небольшом уютном сарайчике стояла «Волга». Пусть недолго, но покататься на ней, щегольнуть красавицей перед родственниками, которых и в деревне, и в городе было немало. Отец был родом из этих мест.

К выездам готовились весьма торжественно. Пока мать наглаживала сорочку отцу, готовила свой очередной сногсшибательный наряд из дорогой модной ткани и Ксенино шелковое платье, которое сшили, чтобы она не выглядела замарашкой рядом с родителями, отец обихаживал машину. Он мыл и протирал ее до блеска, без конца что-то смазывал и прочищал. Наконец, все было готово. Ксеня терпеть не могла эти выезды, эту невыносимую процедуру родственных объятий и поцелуев, бесконечных разговоров об одном и том же. Обычно она старалась улизнуть куда-нибудь, «запропаститься», как выражался отец. Иногда они, так и не докричавшись ее, уезжали. Иногда находили, и, предварительно поддав ей тяжелой рукой по мягкому месту, отец запихивал-таки ее в машину. Забившись в угол заднего сиденья, надув губы, она чувствовала себя стреноженной. Иногда отец предлагал сестре:

– Может, тоже поедешь?

Та, поглядев на свои мозолистые крестьянские руки, штопаное-перештопанное платье, невесело усмехалась.

– Куда уж мне! В таком тряпье…

Отец хмурился, а мать обидчиво поджимала губы.

– Ну, что ты, Лиза, вечно прибедняешься? Одеть нечего, что ли? Я же тебе почти новое платье подарила…

Тетя Лиза молчала, пряча глаза: то платье уже уплыло к одной из дочерей – на выданье, как говорили в деревне.

– Да и огород у меня… – роняла она устало, видя, в какое неловкое положение поставила брата с женой.

Родители в очередной раз укатили на курорт – в бархатный сезон, как они говорили, оставив Ксеню в деревне. Сентябрь она проучилась в деревенской школе. С тетей Лизой ей жилось привольнее, чем дома – под вечным надзором. Тут уж она давала себе волю: и уроки почти не учила, и носилась целыми днями с деревенскими девчонками и мальчишками, и купалась до озноба в Енисее, хотя вода была уже по-осеннему холодна. Но и тете Лизе помогала: полола в огороде грядки, носила воду из Енисея на коромысле, кормила и поила курей, собирала яйца из-под них, даже попробовала корову доить, но Буренка ей не далась.

Как-то разразился скандал из-за малюсенького огурчика. В огороде был парник, на нем вызревали ранние огурчики. Тетя каждое утро проверяла их и пересчитывала, она была прижимистой. Но Ксюша углядела самый маленький и сорвала, и съела. До чего же он был вкусный! Хозяйка обнаружила пропажу и раскричалась на весь огород: – Кто тебе разрешил? У меня каждый овощ на счету. Только и живем, что с рынка. Это вы богачи, на всем готовом, а мы каждую копейку горбом зарабатываем. Паразитка тоже!

А вообще бедная тетя руки опускала перед своеволием племянницы, жалея брата со свояченицей: «Ну и чадо им досталось!.. Маются, поди, с ней, сердешные». Она и вслух это высказывала, когда Ксеня, набегавшись за день, уминала черный ноздреватый хлеб или горячие пирожки со щавелем, запивая ледяным молоком из погреба. Иногда тайком, когда тетя Лиза была на огороде, Ксеня спускалась в погреб. Там стояли бидоны с молоком, сверху покрытым толстым слоем сливок. Ксеня пальцем поедала сливки, потом разравнивая поверхность. Вкуснотища!