Страна Прометея - [26]

В этот момент нас уже атаковали собаки, мы входили в аул.

Глава IV

На реке Кара-су

Главное дело, из-за которого председатель Горского словесного суда выехал в горы, состояло в споре двух аульских обществ. Предметом спора являлся участок сенокоса, расположенный вблизи горной речки Кара-су (что в переводе означает Черная вода). Спор шел между селениями Хулам и Безенги. Туда направилась вся экспедиция.

Горная страна, о которой идет речь, именуется Балкарией, а население ее балкарцами. Перед войной балкарцев было тысяч сорок. Жили они несколькими обществами, аулами, расположенными в пяти соседствующих между собою ущельях. Одно ущелье отделено от другого целой грядой гор, которая доступна для перевала только в хорошую погоду и крепким выносливым людям и животным. Говорю животным, а не лошадям, так как многие предпочитают пользоваться при такого рода перевалах мулами (помесь осла и кобылицы). Мулы оказываются выносливее и крепче на ноги. Правда, там, где кончаются крутые подъемы и опасные спуски, даже средний конь имеет преимущества перед хорошим мулом. Но в горных трущобах мул не знает себе соперника. Во всяком случае, при выезде оказалось, что те, кто помоложе и полегкомысленнее, сидели на конях. Кони, отлично отдохнувшие за время стоянки, нетерпеливо играли и рвали повод.

Старшая же часть компании взгромоздилась на мулов, смиренно понуривших свои некрасивые головы и отнюдь не выражавших страстного нетерпения начать двигаться. Должно заметить, что, когда экспедиция поднялась на перевал, большинство тех, что ехали на конях, шли пешком и вели в поводу мокрых, запаренных коней. А наши старики, добродушно посмеиваясь, трусили на мулах, поглядывая на молодежь, задорно щелкали плетью под брюхом равнодушно шагавших мулов.

На высшей точке перевала проходила граница между владениями жителей селения Верхняя Балкария и владениями жителей селения Безенги. Здесь сделали привал. Абдулла, в качестве старшины только что оставленного нами селения, обратился с просьбой не отказать в последний раз на их территории принять хлеб-соль. Все тотчас же охотно согласились. Коней и мулов с отпущенными подпругами отвели в сторону, выбрали подходящую площадку, разостлали бурки и устроили таким образом привал. Абдулла распоряжался молча, но основательно. Подчиненная ему молодежь едва успевала кидаться с быстротой кабардинского коня по направлению его взгляда. Наконец, все было готово.

Присутствовавшие образовали незамкнутый круг, на почетном (верхнем) краю которого сел председатель Горского суда. Справа и слева от него разместились русские и туземцы, по старшинству. Это местничество, эта иерархия не по чинам, не по орденам, не по рождению, а по возрасту – мне кажется трогательной и справедливой. Правда, в центре сидел председатель суда, но и это справедливо, так он и был здесь центральной фигурой. Остальные же сидели по возрасту… По этому поводу не могу не вспомнить замечательного кабардинского обычая, содержащего в себе повеление: «гостю и старшим почет». Сегодня – я в твоем доме, и ты мне оказываешь почет; завтра – ты или твои родные обратятся ко мне с просьбой о гостеприимстве, и тогда я – слуга твой.

Я был однажды, уже во время гражданской войны, когда потряслись нравы, в гостях у знакомого кабардинского князя, едва ли не самого богатого во всей Большой Кабарде. И вот, поздно вечером, когда уже никого не ждали, послышался лай собак. Собаки – это электрические звонки кавказских аулов… Посланный к воротам младший сын князя вернулся в сопровождении высокого старика, никому из присутствовавших незнакомого. «Кебляга, – сказал князь, поднявшись и сделав несколько шагов навстречу. – Пусть приход твой будет благословен Богом». Старик ответил, что едет из дальнего аула в Нальчик, по делу, никого здесь не знает и просит приюта на ночь. Его тотчас же усадили, младший сын князя снял с него сапоги, помог надеть мягкие туфли, принес воды для умывания. Затем позднего гостя пригласили к столу, и никто не посмел встать из-за стола раньше, чем гость насытился и поблагодарил…

После обычных взаимных приветствий и пожеланий счастливого пути все поднялись и направились к лошадям. Через несколько минут кавалькада, имея впереди представителей от жителей аула Безенги (куда шел путь), вытянулась по узкой дороге. Абдулла, сидя на коне, делал прощальные знаки. Он возвращался обратно.

Я ехал позади других и много, много раз оглядывался назад, с сожалением наблюдая, как росло расстояние между мною и Абдуллой, которого я уже считал своим другом-кунаком на всю жизнь. Он сидел на невысоком кабардинском коне темно-гнедой масти, с ногами в белых чулках. В левой руке держал повод, а правой, с зажатой в пальцах нагайкой, упирался в бок. Его суровое усатое лицо улыбалось удивительной улыбкой. Удивительной потому, что, казалось, такое лицо улыбаться не умеет. Эта улыбка напоминала грациозную березку бог знает каким образом растущую на груди того утеса-великана, о котором писал Лермонтов. Низко надвинутая на глаза папаха бросала тень на его глаза; но я знал, что и они смеются сейчас, смеются с лукавством малограмотного, но неглупого человека. Плечи и талия Абдуллы составляли треугольник, обращенный основанием вверх. На каждое его плечо можно было бы, я думаю, посадить по человеку среднего веса и размера. Ноги Абдуллы, небрежно опиравшиеся на стремена, туго затянутые в мягкие ноговицы, выглядели так, будто они сделаны из плохого обработанного железа. И вообще весь он, коренастый, широкоплечий, с великанской грудью и руками, похожими на корни дуба – весь он был под стать окружающим скалам, столетним чинарам и многовековым башням, часто попадавшимся по дороге. Эти горы, непоколебимые в основании, созданные словно для того, чтобы поддерживать небосвод, рождают могучих людей…