Страна ночи - [52]
Плату за свои сокровища Финч получил пачками зеленой бумаги, тонкой, будто папиросная.
– Что это?
– Мы это называем – золото фей, – пояснила бабушка Джун. – Старая шутка. В любом мире они превратятся в ту валюту, которая там в ходу. И храниться будут до тех пор, пока не пройдут семь раз через семь пар рук.
– То есть… после того как их подержат в руках сорок девять человек, они снова превратятся в кусочки зеленой бумаги?
– Верно. Тогда на твой след уже никто не выйдет.
– Да, но как же тот, сорок девятый?
– Ты лучше за пятидесятого переживай. Или предпочитаешь, чтобы я с тобой местной валютой расплатилась?
Иоланта с силой пихнула его локтем, и он молча забрал «золото фей».
Когда они уже собирались уходить, бабушка Джун схватила узловатыми пальцами Иолантины часы с пустым циферблатом.
– А это? Не хочешь продать?
Иоланта вырвала у нее из рук часы и сунула за пазуху.
– Не сегодня, бабушка, – сказала она, и голос у нее был твердым, как железо.
Финч про себя решил, что к часам тоже стоит приглядеться.
Когда они вышли за дверь, его сумка с сокровищами была пуста, так и не проданный грецкий орех лежал в кармане куртки, а генеральская ручка – в нагрудном кармане новой рубашки, которую только что сшила ему золотая игла. Хорошая вышла рубашка. Немного пиратского вида, зато мягкая. Финча охватило чувство, какое бывало в школе в первый день занятий – чувство неизбежности. Очевидно, сейчас они с Иолантой поделят деньги и расстанутся. Он задумался – может быть, в какой-то из тех книг в серой библиотеке найдется история, которая перенесет его обратно на Землю? Но готов ли он наконец ее открыть?
Однако, когда они вышли на улицу, Иоланта ничего не сказала. Была уже ночь, небо усыпали незнакомые звезды, половина лавочек уже закрылась. Окна все еще светились, и вид у них был еще более зловещим, чем до появления звезд.
Финч не стал их разглядывать. Ему было не до того. Карман оттягивала генеральская ручка, теплая даже через ткань рубашки. Он чувствовал ее тяжесть – это была тяжесть невысказанных слов.
Мысленно он уже писал свое письмо.
25
«Иди домой».
Это было последнее сообщение от Эллы перед тем, как я отключила телефон. Да мне и самой хотелось домой, очень хотелось. Хотелось распахнуть ударом ноги заедающую дверь, нащупать пальцами вмятины на безобразных керамических кружках ручной работы, из которых мы всегда пили йогурт. Хотелось увидеть корону Эллиных волос под лампой в гостиной – за высоким подлокотником дивана не видно, что она читает, пока ближе не подойдешь. Хотелось, чтобы она перелистала книгу, нашла те страницы, что заложила уголками, и прочитала мне вслух свои любимые строчки. Хотелось вернуться к привычной домашней жизни, теплой и мягкой, как разогретый воск.
Вместо этого я плелась на дрожащих ногах к гаражному лифту, и все тело у меня стонало, как будто его прокрутили в стиральной машине. На ходу я набирала сообщение для Софии.
«Если ты все еще намерена очистить мое доброе имя, поторопись. Родители Хансы только что угрожали убить меня гаечным ключом».
Это выглядело несколько мрачнее, чем я рассчитывала, и я добавила:
«Кстати, извини. Хреново, когда твоя лучшая подруга оказывается такой сволочью, да?»
«Нет, правда – извини».
Но она так и не ответила. Когда я вошла в лобби отеля, Феликса за стойкой уже не было – его сменила женщина с розовыми волосами, которую я до сих пор не видела. Даже брови и ресницы у нее были цвета жвачки. Она напоминала торт в витрине кондитерской – только такой торт, который сам может укусить. Когда она заметила меня, скучающее выражение ее лица сменилось настороженным. В руке у нее был телефон, и я не сомневалась, что она меня фотографирует. Уже стоя перед закрывающейся дверью лифта, я бросила на нее злобный взгляд.
В лифте у меня заложило уши. Пока он полз вверх, давление поднималось, а когда двери открылись, резко покатилось вниз, как яйцо со стола. Я постаралась поскорее стереть из памяти и боль, и странное ощущение, возникшее, пока давление нарастало – как будто я вот-вот что-то услышу. Как будто, если прислушаться как следует, до меня долетят слова.
Коридор был пуст, как всегда, и я вдруг задумалась о том, кто же спит за этими дверями. Кто там читает, или смотрит в стену, или ждет чего-то невероятного? Страшно ли им? Злятся ли они? Пытаются ли они тоже выяснить правду?
У себя в номере, перед тем как идти в душ, я на всякий случай заглянула под кровать и в шкаф – хватит с меня на сегодня одного суда Линча. Душ был такой холодный, что у меня перехватило дыхание, но когда я вышла, то увидела, что все зеркало запотело. Я замерла, все еще стоя одной ногой в душевой кабинке: на затуманенном стекле большими, острыми, будто сложенными из зубочисток буквами было выведено: ТЫ НЕ СЛУШАЕШЬ.
Несколько секунд я смотрела на эту надпись, а потом вся разом покрылась гусиной кожей – даже больно стало. Ударившись локтем, я рванула с крючка полотенце, обмоталась им и выскочила из ванной. Натянула одежду прямо на мокрое тело (удивительно мерзкое ощущение) и со всех ног бросилась в лобби.
Та розоволосая, что меня фотографировала, все еще сидела за стойкой. Когда я подошла, она взглянула на меня с некоторой опаской, но и с любопытством.
