Страна Эмиграция - [12]

Бунин назвал Одессу фабрикой пошлости. В «мишпухе», со своими можно позволить себе небрежность, раскованность, даже безвкусицу. Безвкусица, если она доминирует, становится пошлостью. Например в книгах Бабеля, знаменитый одесский сленг был ещё новинкой, в устах Розенбаума или Шафутинского это уже верх пошлости. Замкнутые «мишпухи» Одессы рождали пошляков и все, что связано со спецификой Одессы — пошло. Одно выражение «Слушай сюда» чего стоит.

Одесса переехала на Брайтон и родила Вилли Токарева и Любочку Успенскую. В Израиль приехали евреи из Кишинева, Бендер и Бердичева (ехали не всегда самые лучшие) и превратили его в местечко на берегу Средиземного моря.

Еще один признак местячковости — высокомерие, я принадлежу, а вы — нет… Я в этом мире — всё, а вы…

Я — Крылатое выражение ватиков нашего времени по отношению к олимам — «Мы в свое время вдоволь поели дерьма, теперь ваша очередь». Меня это удивляло — казалось логичней было бы услышать — «И мы и вы — евреи. Зачем вам кушать этот неаппетитный продукт, мы вам поможем, хотя бы советом». И ведь многие помогали…

Ира — Да, но сколько было тех, кто старался новоприбывших запихнуть поглубже в дерьмо, пользовался немотой и бесправием олимов. Помнишь Нахума, нашего квартирного хозяина, который не только содрал с нас втридорога за свой сарай, но и еще подсунул договор, написанный на иврите, согласно которому мы на целый год лишены были возможности менять квартиру. Помнишь свою работу в пекарне «Ахдут»?

Как мы работали в Израиле.

Я уже упоминал профессоров метущих улицы. Одного такого я встретил в Хайфе. За неимением настоящего дела, я тогда что-то организовывал — какой-то научный сборник, по-моему, в рамках Форума ученых при сионистском фонде Щеранского. Однажды, ожидая кого-то в скверике я разговорился с пожилым олимом с метлой в руках. Он оказался профессором, уж не помню чего, из Ленинграда. Я предложил ему присоединиться к нам — не могу забыть его явного испуга.

«Что вы, не дай бог узнают в муниципалитете — меня же выгонят с работы!». Так я узнал, что такое over-education.

Ну положим это была государственная служба, частные фирмы на такую мелочь внимания просто не обращали. Профессор, доктор наук Борис Гутник жил в Бершеве и поддерживал семью тем, что по ночам мыл туалеты на бензозаправке в 20 километрах от города. Он добирался на работу на велосипеде и однажды по дороге его сбил грузовик. Шофёр даже не остановился — олимов узнавали сразу. К счастью Борис отделался только ушибами.

С удовольствием (для хозяев) нас приглашали на уборку фруктов — платили почти ничего, в памяти всплывает цифра 2 шекеля не то в час, не то за огромный ящик. Обещали также, что можно будет принести домой дары природы, но после изнурительного дня под палящим солнцем на фрукты не хотелось смотреть.

Копейки платили везде. Местечковые «мадам» предпочитали нанимать домработницами русских женщин, желательно с высшим образованием. Безответные и безработные они были готовы работать за гроши. Упивающиеся своей властью полуграмотные «ватички» указывали унизанным кольцами перстом на пятнышки грязи на полу и фыркали — «Oh, thoseRussians!».

В упомянутой (не к ночи) пекарне «Ахдут», где мне по большому блату удалось поработать, платили согласно закону — 6 шекелей в час, но даже из этой мизерной суммы ухитрялись выдрать весомый израильский налог. Работа в пекарне была изматывающей — 12 часов одни и те же движения, однообразные операции, невозможность остановиться, передохнуть. Но в памяти стоит не это, а ворота фабрики около которых толпятся олимы в надежде получить работу. Из ворот выходит толстый, похожий на водевильного грека еврей-марроканец и с брезгливым выражением показывает пальцем — «Ты… ты… и ты…». Счастливчики проходят в ворота, а остальные расходятся по домам, чтобы назавтра придти снова. Проработал я там только две ночи, на третью — жена взглянув на меня, прочтя что-то несказанное на моем лице, сказала — «Все, ты туда больше не пойдешь. С голода не умрем!». Солгать — это сказать, что я был расстроен.

Я не боюсь повторить то, что описано уже другими писателями-эмигрантами — безработная и безденежная заграница была и у Газданова и у Лимонова. Но в нашей безнадежности была своя специфика — специфика обмана.

Мы ехали на родину евреев, в страну воссоединения. Евреи, кто бы они не были и где бы они не жили, ехали в свою собственную страну. Они не просили разрешения у богатых родственников пустить их туда — они рассчитывали приехать полноправными гражданами, а приехали «олимами», да еще «олимами» разных мастей.

Я — Что меня удивило в Израиле — кастовость общества, расизм. Можно, в конце концов понять ненависть к арабам, палестинцам, можно по разному относиться к эфиопским евреем — в первую очередь они черные, а уж потом может быть евреи. Но деление самих евреев на ашкенази и сефардим, азербайджанских и ферганских, горских и равнинных, марроканских и йеменских — ведь все они принадлежат, и это официально-религиозная доктрина, к одному народу.

Можно понять отношение к «гоям» — натерпелись от них — теперь получайте, но, когда одни евреи более евреи, чем другие, евреи первого и других сортов… По-моему это нонсенс.