Страхослов - [19]

– Все, что мы видели, было надувательством, – заявила Клара. – То есть животные, конечно, погибли, чтобы Гиньоль получил свой реквизит… Но человеческая кровь на сцене не пролилась. У человеческой крови особый запах, да и цвет ни с чем не спутаешь. Мы видели только фокусы. Зрители не замечают, что в лицо им летит не кровь, а краска, потому что их отвлекает болтовня Гиньоля. Актеры срывают тонкие полоски марли телесного цвета, обнажая нарисованные раны, на которых проступает фальшивая кровь. И, конечно, все это сопровождается криками и наигранными муками.

Какое-то время Кэйт тоже пыталась отвлечься от самого шоу, выискивая зацепки и угадывая, как работал тот или иной фокус. Но в рамках представления на зрителей обрушивалась такая волна ужасов, что трудно было не поддаться, удержать мысли о том, где здесь обман, а где реальность, а не просто реагировать на происходящее на сцене. Она запомнит Гиньоля, «Балладу о Бертране Кайе» и Легионе Ужаса.

– Но я все-таки засомневалась в случае с привратницей, которой проломили череп в самом начале представления, – сказала Кэйт. – Она подходит под описание одной женщины из списка пропавших.

– Она потом выходила на сцену в роли женщины-собаки в номере с уродцами, – сказала Клара.

Да, это было понятно. У Гиньоля маленькая труппа. Один актер исполнял по две, три, четыре роли, а то и больше. Если дона Бартоломео и Изабеллу убили на глазах у публики, как потом возвращались в уже других ролях Фрозо и Берма? Даже Крошка Цахес, карлик, которому перерезали горло, появился в другом номере: его забили до смерти нищие Двора чудес[114]. Преступление его героя состояло в том, что он действительно был калекой, и потому притворявшиеся слепцами и калеками не могли соревноваться с ним. Матрона с безумными глазами, в брошюре названная Малитой[115], играла привратницу, женщину-собаку, гильотинированную мадам Дефарж[116] и скорбящую задушенную Кейе. Актера заменить не так просто, как канарейку.

– Но кто-то все-таки похищает людей и убивает их в районе тупика Шапталь, – напомнил Перс. – По свидетельству очевидцев, когда происходят эти преступления, Гиньоль всегда где-то поблизости.

– Гиньоль – это маска, – возразила Кэйт. – Любой может надеть маску. Особенно в Париже. В этом городе больше масок, чем в Венеции во время карнавала.

– Это верно, – согласилась Клара. – Маски Гиньоля тут повсюду.

Англичанка достала из ридикюля маску и приложила к лицу.

– Их продают в театре, – пропищала она, подражая голосу Гиньоля. – Два франка штука.

– Может быть, Гиньоль не только невиновен, но и сам стал жертвой, поскольку истинный преступник или преступники пытаются навлечь на него подозрения, – предположила Кэйт. – У столь успешного заведения, как Театр Ужасов, должны быть враги. Кабаре «Ша Нуар» и комедии «Театра Антуана» уже не привлекают зрителей, как прежде. Но если распустить слух, что зрителей в театре Гиньоля убивают, то это может отпугнуть публику.

– Ты не понимаешь людей, Кэти, – ухмыльнулась Клара. – С тех пор как начались убийства, продажи билетов в Театр Ужасов возросли. Я бы предположила, что зрителей манит только взаимосвязь проливающейся на сцене краски и настоящей крови, рекой текущей на улицах.

– Ты принимаешь свои личные склонности за общий принцип, Клара. Люди не такие, как ты.

– Именно что такие, как я, дорогая. Большинство из них просто не хотят этого признавать.

Кэйт посмотрела на Юки, не вмешивающуюся в их спор.

– Ты знаешь, что она сделала, – напомнила Клара. – Юки больше похожа на меня, чем я сама. Я в основном только смотрела. А Юки действовала. Этим зонтиком она отправляла людей в могилу.

Японка молча отхлебнула чай.

– Поэтому это ты тут ненормальная, Кэти.

Кэйт опять покраснела. Ее пальцы крепко сжали чашку.

– Ну, вот видишь, – проворковала Клара. – Разве тебе не хочется влепить мне пощечину, глупышка? Может быть, вырвать мне глаза вот этой чайной ложечкой? Разбить эту чашку и вогнать осколок фарфора мне в шею?

Англичанка торжествующе улыбнулась, словно победила в споре. И Кэйт знала, что ей не оправдаться. В конце концов, она была ирландкой. Кроме того, они отвлеклись от темы разговора.

Юки допила чай и задумчиво посмотрела на пару кукол-апашей, затем взяла их и, мурлыкая мотив, разыграла на столе сценку танца. В ее руках куклы двигались изящнее, чем парочка, которую Кэйт сегодня видела в кафе, но все же… когда речь заходила об апашах, даже у детской куклы были нож под подвязкой и юбка с разрезом. Клара бы сказала, что такова правда жизни.

О господи, может быть, Клара права? Она не такая как все, а Гиньоль нормален?

Никто важный – или просто приметный – не исчез и не был убит, поэтому в обществе не поднялся шум. Жертвы были простыми работягами, пьяницами, старыми шлюхами, заезжими иностранцами, идиотами. Трупы находили в реке, в канализации или на свалках. Тела не только успевали разложиться: их объедали крысы, птицы или рыбы. Неудивительно, что каких-то частей тела могло не хватать. И невозможно было доказать, что погибших пытали перед смертью. А у полиции были другие приоритеты.

– Я не понимаю, почему об этом не пишут в газетах, – сказала Кэйт.