Страх отпирает двери. Дело о светящихся пальцах. Дип - [8]

Эхо выстрела из тяжелого кольта, увеличенное во множество раз отражением от стен небольшого судебного зала, заглушило все другие звуки. Никто так и не понял, что произошло: то ли закричал шериф, то ли пуля пробила ему руку, то ли она попала в револьвер и рикошетом отскочила от него. Все, кто был в зале, могли быть уверены только в том, что видели собственными глазами. Правая рука и правый бок шерифа конвульсивно задергались, револьвер, несколько раз перевернувшись в воздухе, отлетел назад и упал на стол в нескольких сантиметрах от записной книжки испуганного репортера.

А мой кольт был уже нацелен на человека, стоящего у двери.

– Иди–ка поближе к нам, приятель, – пригласил я. – У тебя такой вид, словно ты решил позвать кого–нибудь на помощь.

Я подождал, пока он прошел полпути до прохода между рядами, потом быстро повернулся вокруг своей оси, услышав шаркающие шаги за спиной.

Торопиться было незачем. Полицейский встал на ноги, но это было, пожалуй, все, что можно было сказать о нем. Он уже стоял, согнувшись вдвое, одной рукой держась за солнечное сплетение, а другой вытирал костяшками пальцев пыль с пола. Потом затрясся от безудержного кашля и, хватая ртом воздух, стал раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь унять боль. Вскоре его тело приняло скорченную жалкую позу. Но на его лице не было страха, на нем были написаны только боль, ярость и стыд… И смертельная решимость.

– Отзови своего сторожевого пса, шериф, – отрывисто бросил я. – На этот раз влеплю ему на всю катушку.

Шериф злобно посмотрел на меня и выругался одним–единственным, но очень нецензурным словом. Он сидел, согнувшись в кресле, вцепившись левой рукой в кисть правой и производя впечатление человека, слишком занятого своими собственными неприятностями, чтобы его беспокоила боль, испытываемая другим.

– Отдай мой пистолет, – прохрипел полицейский. Голос его осип, и эти два слова дались с величайшим трудом. Шатаясь, как пьяный, он сделал один неверный шаг вперед и был уже в двух метрах от меня. Совсем молоденький паренек: ни днем больше двадцати одного года.

– Эй, судья! – крикнул я.

– Не суйся, Доннелли! – рявкнул судья Моллисон, сбрасывая шок своего первого оцепенения. – Не смей, говорю тебе. Этот человек – убийца. Ему терять нечего.

Ему ничего не стоит прикончить и тебя. Стой на месте и не ерепенься.

– Отдай мне пистолет, – повторил полицейский, словно судья Моллисон говорил не с ним, а сам с собой. Предупреждение Моллисона не возымело на парня ни малейшего эффекта. Голос. Доннелли был деревянным и бесстрастным. Это голос человека, решение которого уже не зависит от его воли, это уже было не решение, а единственный смысл его жизни.

– Стой на месте, сынок, – спокойно сказал я. – Судья сказал истинную правду – мне терять нечего. Если ты сделаешь лишь один шаг, прострелю тебе ягодицу. Ты имеешь хотя бы малейшее представление о том, что может натворить неслышно летящая, быстрая свинцовая пуля? Ты слышишь, Доннелли? Если эта пуля угодит тебе в бедро, она так разворотит его, что ты станешь таким же калекой, как я, и будешь хромать до конца своих дней; если же она попадет в бедренную артерию, и глазом не успеешь моргнуть, как истечешь кровью. Понял, дурачок?

Зал суда вторично содрогнулся от резкого выстрела из кольта и глухо прозвучавшего отзвука. Лоннелли упал на пол, обхватив обеими руками щиколотку ноги. На его лице отразилась вся гамма чувств: непонимание перешло в удивление, которое сменилось неверием в то, что такое могло произойти с ним.

– Рано или поздно все мы должны усвоить уроки, которые преподносит нам жизнь, – ровным голосом сказал я, бросив взгляд в направлении открытой двери: выстрелы могли привлечь внимание. Но никого не было видно. Может быть, потому, что в придачу к двум констеблям – причем временно ни тот ни другой не могли приступить к выполнению своих обязанностей, так как оба набросились на меня еще в «Контессе» – все полицейские силы Марбл–Спрингс включали только шерифа да Доннелли. И все же медлить было так же глупо, как и опасно.

– Тебе далеко не уйти, Тальбот! – тонкогубый рот шерифа извивался, как червяк, делая отчаянные движения, так как шериф говорил одними губами, не разжимая плотно сомкнутых зубов. – Не пройдет и пяти минут со времени твоего побега, как каждый полицейский офицер в округе бросится тебя искать, а через 15 минут приказ найти тебя будет отдан по всему штату. – Он замолчал, потом сморщился, лицо исказили спазмы. Когда он снова посмотрел на меня, вид его был ужасен.

– Мы сообщим куда следует об убийце, Тальбот, о вооруженном убийце, и будет отдан приказ застрелить тебя, как бешеную собаку. Стрелять в тебя будут с одной целью: чтобы убить.

– Послушайте, шериф, – начал судья, но тот перебил его.

– Простите, судья. Он мой, – шериф посмотрел вниз на лежащего и стонущего полицейского. – В ту самую минуту, когда Тальбот схватился за пистолет, он вычеркнул себя из списка ваших подопечных. Тебе не жить, Тальбот. Недолго тебе еще бегать!

– Итак, вы намерены застрелить меня? – задумчиво спросил я и оглядел зал суда. – Нет, нет, джентльмены, видно, все вы воспитаны на одной идее: смерть или слава. На идее, что вам на грудь повесят медали…