Страх - [37]

- Ну так вот... Он подождал, вздохнул и сам положил трубку.

- И все?

- Почти. Дело в том, что уже перед самым касанием трубкой рычажков он тихо произнес: "М-м-да..." Очень тихо, но пленка записала и это. Все-таки "Панасоник"...

- А с какого номера звонил этот... террорист? - Тулаев усиленно складывал число телефонных номеров сослуживцев, друзей и родственников с этим марфинским телефоном, и по всему выходило, что в списке больше нет неназваных номеров.

- Его там и не может быть.

- Почему?

- Он звонил из телефона-автомата.

- Я могу взять у вас кассету? - спросил Тулаев.

Он толком-то не знал, зачем ему эта пленка с туманным "М-м-да". Звонивший из санатория мог оказаться старым знакомым Свидерского, приехавшим на отдых откуда-нибудь с Камчатки и решившим разыскать его. А могла вообще быть ошибка при наборе.

- Оригинал дать не могу, - помялся старший лейтенант. - А копию...

- Можно и копию.

- Сейчас сделаем. Я вниз спущусь. Минут пятнадцать без меня посидите здесь.

- С удовольствием, - честно сказал Тулаев.

За старшим лейтенантом мягко захлопнулась дверь. Туман, только и ждавший этого, метнулся к глазам Тулаева. В голове стало так пусто, словно он забыл все, что с таким трудом запоминал всю жизнь. Спиной Тулаев сполз по спинке стула, совсем не ощутив ее деревянной жесткости, уронил подбородок на грудь и сразу перестал ощущать даже то, что еще мог: душный воздух комнаты, нудный гул машин за окном и биение собственного сердца.

23

Из прокуратуры Тулаев вышел на год помолодевшим. Двадцать три минуты сна да еще и сидя - в общем-то мелочь для мужчины, как говорил Карлсон, который живет на крыше, в полном расцвете сил, но после забытья мир, так и оставшийся жарким и неуютным, казался чуть приветливее. Если бы еще можно было умыться, то прокуратура вообще ощущалась бы домом родным. Но в туалет Тулаев не зашел, а возвращаться в здание не хотелось.

Впереди, как перед богатырем у камня-развилки, лежало несколько дорог. В Генпрокуратуру к следователю-конкуренту - раз. В экспертизный, или, как он там еще назывался, центр к "слухачу", опознавшему голос террориста, два. К нежданно появившемуся на горизонте братцу Миуса - три. Впрочем, Межинский говорил, что его в Москве нет. И оттого, что сразу появилось волшебное слово "нет", Тулаеву расхотелось идти и в два других адреса.

Он снова открыл дипломат, с которым пришел в прокуратуру, и в нем черным кирпичом ударил по пластиковой стенке видеофильм останкинского оператора. Зачем он его взял с собой, Тулаев не мог вспомнить. То ли еще толком не проснулся, то ли во сне позабыл свою прежнюю мысль.

Кирпич лежал и умолял, чтобы от него избавились. Суперворовка в эту минуту вполне могла обчищать очередной карман, а Тулаев, увидевший ее преступления, ощущал себя соучастником. Совесть червячком точила душу, и он, вздохнув, пошел к остановке троллейбуса.

На знаменитой Петровке, 38 его не очень-то ждали. Во всяком случае, никто не хотел забирать его видеофильм, будто не горел желанием стать, как и Тулаев, соучастником. Лишь в одном кабинете ему посочувствовали и, сделав копию с его фильма, пообещали поймать воровку. Червячок совести утих, и в эту минуту Тулаев вспомнил о Ларисе. Его тело еще хранило память о ее теле. Он позвонил ей из телефона-автомата, но трубка не хотела обрадовать его голосом Ларисы. Трубка пикала, жалобно вымаливая, чтобы он оставил ее в покое и повесил на рычажки. Тулаев выполнил ее просьбу и теперь уже вспомнил о Прошке.

В утренней суете он забыл оставить в миске его обеденную пайку. Хоть и не очень хотелось, но Тулаев все же вернулся домой.

На кухне он застал спящего прямо на столе Прошку. Рядом с ним лежала разодранная пачка "Вискаса". Когда Тулаев уходил к Межинскому, в ней оставалось больше половины, а сейчас и стол, и пачка отливали вылизанным глянцем.

- Ну, Прохор, ты совсем обурел! - сел перед ним на стул Тулаев. - Мало того, что сожрал без спросу, так еще и спать на моем обеденном столе примостился! А-а?!

Сытый Прохор изображал из себя калач с медленно плавающим вверх-вниз животиком-сдобой и на голос хозяина не реагировал. Возможно, он и слышал Тулаева, но проснуться сейчас для него означало потерю наслаждения ото всего сразу: сытости, теплой неги сна, умиротворенности.

- Нельзя тебя кормить капиталистическими штучками, - пошел во вторую атаку Тулаев. - Ты сам становишься наглым как капиталист... А-а? Молчишь? Я с тобой разговариваю, а ты, мерзавец, молчишь. Это что, бунт?

Правая нога Прошки дернулась во сне. На его мордочке безвольно поползла вниз челюсть с острыми иголочками зубов. Кот спал так крепко, словно это не Тулаев пропахал всю ночь в тяжком любовном труде, а он. Или он настолько любил хозяина, что решил сейчас доспать за него?

Телефонный звонок остановил руку Тулаева, занесенную для

шлепка по боку кота. Если его разыскивал Межинский, то он вряд ли смог бы ему объяснить, почему торчит дома, а не сидит в Генпрокуратуре. Но, с другой стороны, это вряд ли мог быть Межинский. Кажется, Тулаев еще не дал повода для того, чтобы начальник считал его не рьяным служакой. Друзей он давно приучил к тому, что звонил им сам. Кто же это?