Страда и праздник - [13]

Эх, и повсюду бы в белокаменной так, как в почтово-телеграфном округе! Не испугался же «узелок» красногвардейцев и солдат, ввалившихся в помещение телеграфа и почтамта: сидите, охраняйте невесть что, «юзы» стрекочут помимо вашей воли, и почтовые вагоны выгружают, и письма сортируются тоже помимо; как мы, почтовики, захотим, так и будет… Впрочем, нет, недолго охраняли, раз — и на месте прежних караулов юнкера, вместо запаха махры запах тройного одеколона. И «юзы» стрекочут себе и стрекочут… Держаться, держаться — вот лозунг дня, никаких уступок! Москва не Питер с его разложившимся гарнизоном, с моряками, не знавшими окопов против германцев, с говорильней в Таврическом! Москва всему голова в России…

Петр Николаевич устало прикрыл ладонями лицо, потер утомленные глаза. Резко, каким-то броском в прошлое, вспомнилось тридцать первое, когда поздно вечером заявился комиссар ВРК, этот уверенный в себе человек. Что тогда удивило в его лице? Порода? Узкие щеки аскета, твердый воротник рубашки и галстук — элегантность знающего себе цену профессионального оратора? То, что он выпустил сразу арестованных, было, конечно, сильным ходом с его стороны. И как он ловко набросал воззвание — при всех, как бы вовлекая присутствующих в сообщники!.. Артистично — другого слова не найдешь — все проделал, в «узелке», пожалуй, так не умели, хоть и сплошь чиновники, набившие руку на бумагах и приятном обхождении с каждым, с кем столкнет минута. Ну-с, и растерянность, когда этот новоявленный комиссар над почтой исчез, чтобы проделать кроме телеграфа все то же самое и на почтамте. А след остался, его след…

Еще ведь ничего не ясно было, еще телефонная станция в Милютинском была в руках людей Рябцева, и сам он прочно сидел в Кремле, за окнами то и дело бухало — где-то била артиллерия и трещали выстрелы… Все было неясно, до капитуляции думы и Рябцева оставалось целых два дня, а уж от этой фамилии «Подбельский» никуда не деться, караул ею козыряет, как паролем, и сам он — вечный портфель под мышкой! — тут как тут: «Прошу собрать заседание Совета. Вопрос тот же: немедленное и безусловное признание новой власти, ее представителя — комиссара». — «Но, помилуйте, о чем речь? Учреждения узла удовлетворительно управляются демократическим органом, избранным единодушно самими служащими. Или вы против демократии?» А в ответ снова: «Совет должен признать комиссара. Власть в стране принадлежит Советам, и почтой и телеграфом должны управлять они, а не почтовые служащие».

Сколько уже наговорено разного! И он действительно прекрасный оратор, Подбельский: произнес перед членами совета несколько просто замечательных речей. Выскажись он перед низшими служащими, так, пожалуй, и убедил бы. Но «узелок», слава богу, не дрогнул: «Мы, — сказали, — по принципиальным соображениям не можем допустить вмешательства комиссара в дела наших учреждений, это будет противоречить идее управления учреждениями самими служащими. Вы что, гражданин комиссар, против идей синдикализма? Считаете, что мы привносим в рабочее движение анархизм? Но помилуйте, какой же это анархизм, если речь идет об отторжении у капитала средств производства и передаче их в руки профсоюзов? Вы ведь, большевики, тоже за овладение средствами производства? Ах, речь о том, что не в руки профсоюзов они должны перейти, а в руки рабочего класса! Но простите, а в чем тут противоречие, в чем оппортунизм? Кто же состоит в профсоюзе, как не трудящиеся? Почтовый чиновник равно с пролетарием продает свою физическую силу и свои навыки, ничего другого у него нет, чтобы поддерживать свою жизнь…»

Парламент!

И все-таки что-то не получалось, да… Миллер завозился в кресле, грузно навалился на стол, шаря по нему, перебирая бумаги. А не получалось вот что: ни комиссар, ни совет не шли на обострение. Подбельский был всесилен в своих блестящих марксистских проповедях, но без толку, а совет настойчив, но бесцельно, без ощущения собственной силы.

Петр Николаевич нашарил еще одну бумагу возле мраморной плиты чернильного прибора, подхватил, приблизил к лицу. Вот чем придется отгородиться… Оборониться, защититься, обезопасить себя и других. Войцехович писал, странный человечек, неизвестно откуда взявшийся и такой деятельный. Петр Николаевич поморщился, в который уже раз ощущая, что его оттирают, что в борьбу вступают иные люди, с иной хваткой, недоступной ему с его святыми принципами «движения 1905 года». Впрочем, и пусть их! Он ведь, Миллер, перед лицом Подбельского только за твердость, за удержание старых профсоюзных позиций, а эти, войцеховичи, они готовы в драку за что-то иное, что-то третье, неясное и потому грозное.

Вот и их проектик резолюции. Проектик, а похоже на приказ армии о перегруппировке перед новыми сражениями: «Сношение с комиссаром имеет только комитет, избранный советом и являющийся единственным органом управления всеми делами почтово-телеграфных учреждений Московского узла…»

Да, осталось проголосовать за эту резолюцию и за список означенного комитета, в котором его, Миллера, нет, что, впрочем, и к лучшему. Интересно, что ответит комиссар Подбельский? А главное, куда это все поведет?