Стойкость. Мой год в космосе - [10]

Той осенью мы начали встречаться, и к октябрю 2010-го, когда я полетел в космос, наши отношения стали серьезными. То были моя первая долгосрочная экспедиция на Международную космическую станцию и ее первая миссия в качестве подруги, оставшейся на Земле, – серьезнейшая проверка на прочность для недавней связи. К нашему обоюдному удивлению, разлука лишь сблизила нас. Я мог положиться на нее как на своего партнера на Земле, и мы с удовольствием пользовались возможностью уделить друг другу внимание, около часа в день разговаривая по телефону. Я вернулся в полной уверенности, что мы созданы друг для друга. Знаю, что некоторые друзья удивляются, почему мы не поженились, ведь мы вместе уже пять с половиной лет, бо́льшую часть которых живем одной семьей. Я всегда готов помочь ее сыновьям, она – моим дочерям. Мы преданы друг другу, как любые супруги, но, поскольку оба не особенно привержены традициям и уже побывали в браке, не видим смысла проходить эту процедуру вновь. В СМИ Амико иногда называют моим «давним партнером», и нас обоих это устраивает.

Рядом с Амико сидит Саманта. Я удивился ее новому облику, когда она появилась на Байконуре с длинными кудрями, выкрашенными в черный цвет, с густо подведенными черным глазами, темно-красной губной помадой и в черном с головы до ног. После того как мы с ее матерью развелись, наши отношения с Самантой переживали нелегкие времена и до сих пор не безоблачны. Ей было 15, когда Лесли, вопреки моему желанию, увезла девочек из Хьюстона в Вирджиния-Бич, – особенно трудный возраст для подобных перипетий. Саманта винит меня в разводе и во многих проблемах, последовавших за ним. Сегодня, глядя на нее сквозь стекло, всматриваясь в ее голубые глаза, мерцающие под густой подводкой, я вспоминаю, как она выглядела в 1994-м, когда я впервые ее увидел в родильной палате госпиталя на базе ВМС «Патаксент-Ривер», где служил летчиком-испытателем. У Лесли были долгие тяжелые роды, и, чтобы Саманта наконец появилась на свет, пришлось экстренно делать кесарево сечение. Впервые заглянув в ее крохотное розовое личико – один глаз прищурен, другой открыт, – я испытал неодолимую потребность ее защитить. Сейчас она взрослая, но я чувствую то же самое.

Шарлотт родилась, когда Саманте почти исполнилось девять, при такой разнице в возрасте им легко ладить. Саманте явно нравится, что рядом обожающая ее союзница, а Шарлотт имеет возможность отправиться в любое место, куда старшая сестра захочет ее взять, – включая Байконур. Ее появление на свет было еще более трудным, я находился рядом в операционной и до сих пор помню, как врач выкрикивает экстренный код, обозначающий угрозу гибели матери и ребенка. Когда Шарлотт, наконец, вызволили, она была безжизненной и ни на что не реагировала. Никогда не забуду крохотную серую безвольную ручонку, показавшуюся из хирургического разреза. Врачи предупредили, что у нее может быть церебральный паралич, но она выросла здоровой, яркой, сильной и великодушной. Я знаю, что сегодня она должна испытывать бурю эмоций, но она выглядит счастливой и спокойной, сидя рядом с сестрой, отводя от лица светло-каштановую челку и улыбаясь мне. Я благодарен Амико за то, что мои дочери могут на нее опереться и под ее руководством пройти все испытания этой недели.

Я замечаю Спэнки – Майка Финка, друга и коллегу по отряду подготовки астронавтов, отвечавшего за содействие моей семье, пока я находился в карантине. Между полетами астронавты выполняют различные задания на Земле, и Спэнки, который сам летал на МКС и, вероятно, полетит снова, старательно заботился о моих близких: отвечал на вопросы, выполнял просьбы, при любой возможности сообщал об их желаниях НАСА. Спэнки во второй раз оказывает мне эту услугу.

По нашу сторону стекла стоят макеты кресел «Союза» в натуральную величину, в которые мы, Геннадий, Миша и я, один за другим укладываемся на спину. Техники проверяют наши скафандры на герметичность. Я лежу так 15 минут: гермошлем закрыт, колени прижаты к груди, а вокруг большая комната, полная людей, частью незнакомых, наблюдающих с вежливым вниманием. Понятия не имею, почему мы должны проделывать это перед зрителями – очередной ритуал. После мы садимся в ряд на стулья перед стеклянной перегородкой, чтобы в последний раз пообщаться с семьями с помощью микрофонов.

Что мы хотели бы сказать любимым, возможно, в шаге от гибели в огненном шаре над Казахстаном? Совсем не то, что станешь говорить перед несколькими рядами журналистов из разных стран, ловящих и записывающих каждое твое слово. Нелепость ситуации дополняет то, что у нас общая аудиосистема, и каждой семье приходится ждать своей очереди, иначе все перекрикивали бы друг друга. Однако я не хочу, чтобы моим дочерям запомнился отец, цедящий в микрофон банальности, и ищу золотую середину – стараюсь, сказав немного, многое донести иными способами. Самый простой жест может быть красноречив. Я подаю Амико и девочкам знак, указывая на свои глаза, а затем на них. Они улыбаются в ответ. Он означает: «Я слежу за вами».

Ритуал завершен, и мы выходим наружу, в темень и пронизывающий холод. Ослепленные прожекторами, мы идем на стоянку в окружении журналистов и зрителей, которых едва различаем. Скафандры «Сокол» рассчитаны на нахождение в позе эмбриона в запускаемом «Союзе», а не на пешую прогулку, и мы бредем, как троица горбатых пингвинов, изо всех сил стараясь выглядеть достойно. Мы несем вентиляторы системы охлаждения, нагнетающие воздух в скафандры, как астронавты «Аполлонов» на старых съемках НАСА. На каждом две пары тонких белых перчаток, чтобы мы не увезли в космос микробы (во всяком случае, таков замысел). Верхние мы снимем непосредственно перед посадкой в «Союз».